Адепты стужи - Александр Маркьянов

В третьих, Мануэль Альварадо был нескончаемым источником денег. Он сам очень многим платил в Вашингтоне, подконтрольные ему — через десятые руки, конечно — фирмы вносили щедрые пожертвования на предвыборные нужды. Если кто-то из детей сильных мира сего приобщался к наркотикам — достаточно было сказать Мануэлю Альварадо — и все! Больше ни один уличный пушер [толкач, розничный наркодилер] не осмеливался продавать такому человеку дозу. Альварадо был нужен Вашингтону — поэтому его и не трогали.

Вот так и работал семейный тандем отца и сына. Отец действовал в Мексике, руководя страной (по факту это было именно так) из своего поместья — а сын жил в Лос Анджелесе. Он, несмотря на относительную молодость, фактически возглавлял местную мексиканскую общину, он руководил конгломератом фирм, чьи связи простирались по всей САСШ. Он вкладывал деньги в кино и телевидение — и настолько этим увлекался, что на его визитной карточке было написано: независимый продюсер. Он старался жить по закону — в САСШ мексиканскую вольницу не понимали, ФБР работало очень эффективно. А сейчас он просто стоял с бокалом любимого мохито и смотрел на расстилающийся у его ног город. Который принадлежал ему.

— Мистер Альварадо…

Хорхе раздраженно повернулся на голос, посмевший отвлечь его от своих мыслей. Так и есть — Берт Васко, отвратительный карлик, обычная голливудская прилипала. Работал он сценаристом на одной из студий…

— Мистер Альварадо… На вашем месте я бы присмотрел за мисс Моникой…

Младший Альварадо так зыркнул, что Васко понял, что ему ничего не светит и счел за лучшее для себя свалить. А Хорхе раздраженно швырнул недопитый бокал в город, в зарево огней, и пошел вниз…

Вечеринка была в самом разгаре. Это значит — что многие уже успели нажраться на шару, двое актрис плавали в бассейне, в чем мать родила, сопровождая это занятие истошными визгами, а в углу тощий, одетый во все черное знаменитый режиссер трясущимися руками сворачивал в трубочку стодолларовую банкноту, жадно смотря на лежащее перед ним зеркальце. На этом зеркальце дожидались своего часа две дорожки белого порошка…

Но Альварадо не было дела ни до двух голых дур в бассейне, ни до наркомана-режиссера, ни до прочей пьющей, жрущей и орущей братии. Он неспешно, по хозяйски оглядел зал — и его взгляд остановился на потрясающе красивой брюнетке в нарочито скромном платье. В отличие от всех, она не веселилась — а разговаривала у бара с каким-то парнем, одетым во все черное. Хорхе напряг память, вспоминая, не видел ли он где этого парня до этого. Кажется лично не знакомы — но слухи про него ходили. Тоже, кажется продюсер из начинающих. Вот сука, на что нацелился…

Пройдя сквозь толпу как ледокол, Альварадо подошел к беседующей парочке, бесцеремонно схватил девушку за руку.

— Пойдем-ка… потолковать надо. А ты сиди, козел, я еще с тобой потолкую…

Расталкивая народ, он потащил свою протеже в туалет — и не заметил, что незнакомец в черном, поставив на стойку свой бокал — он так и не допил его за весь вечер — отправился следом…

— Это что же такое… Ты что делаешь, сучка… — Хорхе Альварадо швырнул девушку, которую тащил на пол, да так, что она пролетела чуть ли не до противоположной стены — ты что же думаешь о себе такое? Я тебя нашел, я в тебя вкладывал деньги… Ты что думаешь, что если ты найдешь кого другого — тебе светит Оскар? Да тебя даже в порно снимать не будут, если я прикажу! В этом городе один хозяин — я!

— Брось, Хорхе… Что ты так завелся. Господи, это обычный парень, я с ним просто поболтала. Ничего такого… — кривясь от боли, девушка пыталась как то урегулировать скандал.

— С этим козлом я еще отдельно разберусь!

— Так разберись! — прозвучало от двери….

Младший Альварадо резко повернулся — и не поверил своим глазам. Этот наглый поддонок посмел пойти за ними!

Он внимательно вгляделся в своего противника. Ростом с него, темные волосы, дорогой костюм, странная золотая заколка на галстуке с каким-то вензелем. Запоминались глаза — спокойные и холодные, цвета кобальта.

— Может и разберусь… — Хорхе Альварадо зловеще прищурился, подходя ближе — между прочим, я убил своими руками одиннадцать человек. А ты?

На самом деле, это было ложью. Хорхе Альварадо своими руками убил только одного человека — когда его посвящали в мужчины так, как это делали в мексиканской мафии. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, его отец привел его на конюшню. Там были боевики, самые приближенные к отцу, командиры отрядов и там был стоящий на коленях человек. Отец сказал, что этот человек предал его, а потом дал Хорхе нож и приказал перерезать стоящему на коленях человеку горло. Хорхе не осмелился ослушаться приказа отца, но при этом весь забрызгался кровью, и еще его вырвало — прямо там, под дружный гогот боевиков. Видя это, отец только покачал головой. После этого Хорхе Альварадо больше своими руками не убивал.

— Не знаю… — показал головой незнакомец, он говорил по-прежнему ровно и спокойно — думаю, человек двадцать. Может, и тридцать.

Несмотря на всю свою выдержку, Альварадо сделал шаг назад. Он почувствовал, что неизвестный не шутит.

— И знаешь, что… — продолжал незнакомец — у каждого из тех, кого я убил, было оружие. Автоматы, пулеметы, гранатометы — и все они стреляли в меня, потому что хотели меня убить. А ты если кого то и убил — так ты убивал бедолаг из засады, которые не могли тебе ответить. Не правда ли, чичо…

Этого Хорхе Альварадо уже перенести не мог. Опыт кричал ему: «Не связывайся!» — но он ударил. Ударил размашистым боксерским хуком, целя незнакомцу в лицо — но незнакомец плавным движением ушел в сторону, сделал короткое движение — и звезды вспыхнули перед глазами у младшего Альварадо…

Монике Джелли исполнилось всего двадцать четыре года — но она считалась кинокритиками самой вероятной претенденткой на Оскар в следующем году. Она была на восьмую часть француженкой — ее прадед и прабабушка были вынуждены бежать в Штаты после мировой войны, а в остальном чистой американкой, в чьем роду можно было найти людей, кто вел отсчет на этой земле еще от первых переселенцев, прибывших на Мейфлауэре. Если же судить по внешности — то французская кровь явно брала верх, тем более, что прадед Моники был французским аристократом и она имела право на аристократическую приставку «де» к своей фамилии. Правда, в Голливуде козырять этим было бы глупо — вот если бы у нее в родословной был знаменитый маньяк — это бы здесь точно оценили по достоинству.

В модельный бизнес она пришла в пятнадцать лет, выделяясь уже тогда гордым и независимым нравом. Модельный бизнес поначалу ей не нравился — просто надо было чем-то платить за учебу — а мечтала она быть, как ни странно хирургом. Потом — втянулась и хирургия отошла на задний план. Тем не менее — четыре курса престижного медицинского университета Хопкинса за плечами у нее было.

А в двадцать два года ее приметили продюсеры, предложив ей небольшую роль в молодежном сериале. Сериал прошел по телевизионным экранам с блеском — дорога в столицу мечты, в Голливуд была открыта.

С Альварадо она связалась, потому что в этом городе и вправду без него ничего не происходило. Верней, связалась не она сама — а ушлый и наглый еврей, ее агент, которого она имела глупость нанять. И подписала контракт — на совершенно невыгодных на себя условиях и на целых пять лет — попала в кабалу, можно сказать. Когда это поняла — попыталась освободиться — но было уже поздно. Ее просто предупредили, что бывает с теми, кто не выполняет договорных обязательств — темнокожий подросток с ножом в поисках десяти баксов на дозу и все кончено. Моника была умной девочкой и все хорошо поняла.

На незнакомца она обратила внимание сразу — запомнила его еще с предыдущей вечеринки. Ходили слухи, что у него много денег, по виду это действительно было так — но для Голливуда он был чрезмерно скромен. Он не нажирался дармовым шампанским, не нюхал наркотики, никого не лапал, не распускал сплетни, не показывал своей крутости. Он просто сидел, общался с людьми и иногда смотрел на нее. И тогда Моника решила — если гора не идет к Магомету… Что-то было в этом незнакомце — она не могла сама пока понять — что.

Говорил он тоже странно. В Голливуде давно был свой язык — дико исковерканный AmEnglish с вкраплениями из испанского, с нигерским и тюремным слэнгом плюс еще режиссерский жаргон. Нормальный человек мог это понять, только хорошо вдумавшись в смысл сказанного. Незнакомец же говорил на академически правильном английском с акцентом, который она определила как немецкий. Представился он как Ник — тоже странно для Голливуда, где считали, что чем необычнее имя — тем круче.

За то недолгое время, пока они общались, Моника успела понять, что незнакомец много путешествовал — точно был в России, в Германии и на востоке. России она боялась и не понимала, как и многие американцы, про Германию мало что знала. Возможно, служил — была какая-то… жесткость, свойственная военным. Но больше она ничего выведать не успела — какая то сволочь донесла Хорхе.