Станешь моей? - Елена Лабрус

Если я хоть как-то могу облегчить его страдания, плевать мне на эти правила. Он важнее.

И, едва ступив на плоское плато, я вижу на краю обрыва его высокую фигуру.

Как был в смокинге, он стоит, засунув руки в карманы. И ветер шевелит его волосы и треплет фалды пиджака.

– Адам! – вырывается само.

– Ева? – поворачивается он и тут же кидается ко мне, когда неловко ступив, я корчусь от боли и сажусь прямо на камни. – Зачем же ты? Босиком, с больной ногой, – качает он головой, и присев, отряхивает от каменной крошки мою ступню.

– Прости, я…

«Боже, остановите меня!» – дрожит моя рука, касаясь его волос, сползает по затылку на шею, скользит по щеке. И сердце выскакивает из груди, ещё не успокоившись после крутого подъёма или всё же от того, что он так близко?

«Нет, всё же из-за него», – упираюсь я в него лбом и закрываю глаза.

И он замирает, боясь пошевелиться. И я чувствую только его дыхание, слышу только шум волн, бьющихся о скалы и стук своего сердца, бешено бьющегося о рёбра.

Мне так много всего хотелось ему сказать. И на ум не идёт ни одного слова.

– Замёрзла? – снимает он пиджак, разрывая наши недообъятия, и накидывает на мои голые плечи, хотя дрожу я не из-за этого.

– Ты приходишь сюда каждый день? – просовываю я руки в нагретые его телом рукава.

– Раньше приходил, – помогает он мне встать. – Подожди, – расшнуровывает свои туфли. – Будешь немножко как Чарли Чаплин, но зато не поранишь ноги, – ставит передо мной лакированные чёрные «лыжи». – Да ладно, не такой уж у меня и большой размер ноги, – улыбается он на мой упёршийся в его обувь взгляд.

– Сорок восьмой растоптанный? – засовываю я свои многострадальные ноженьки в тёплое нутро дорогой кожи.

– Если тебя это немного успокоит: эти туфли мне большие.

– Уже успокоило, – едва сдерживаю я смех, когда начинаю шаркать как старушка, опираясь на его руку. И Адам улыбается, осторожно шагая рядом в носках.

По крайней мере я уже заставила его улыбнуться. А это хоть маленький, но прогресс.

– Вот там прямо к воде вниз ведут ступеньки, – показывает он рукой направо. – Но в это время года здесь купаюсь только я. Холодно. И я ныряю прямо отсюда, – показывает он налево.

– О, боже! – едва наклонившись вперёд, шарахаюсь я от края. – Но там же скалы!

– Там, да, обломки, – невозмутимо пожимает он плечами. – Приходится быть осторожнее. Прыгать ближе не к заливу, а к большой воде.

– Ужас, – цепляюсь я за его руку мёртвой хваткой, чтобы ещё раз посмотреть на эти зловещие острые пики, что торчат из воды. – А какая тут глубина?

– Метров десять. Не глубоко. При желании можно легко занырнуть до дна.

– Значит, это торчат самые верхушки скал со дна?

– Одной скалы, на которой мы как раз стоим. Просто раньше она была на десять метров выше.

– У тебя что-то случилось? – перехожу я без предисловия с сути своего визита.

– Нет, – убедительно качает он головой. – С чего ты взяла?

– С того, что я здесь, а ты даже не спросил почему.

– Так рад был тебя видеть, что обо всём забыл, – хмыкает он насмешливо. – Но ты же здесь не первый раз. А если ищешь Эвана, я тебя расстрою: он бывает на берегу только по утрам.

– Эвана? – поворачиваюсь я, чтобы посмотреть на его ярко очерченный в свете луны гордый и обиженный профиль. – Нет. Я искала тебя. Правда, думала ты сейчас будешь несколько занят. Хотела подождать.

– Думаешь, что всё обо мне знаешь? – поворачивается он. И слегка презрительно, я бы сказала: совсем как Эван, скользит по мне взглядом сверху вниз.

– Как раз наоборот. Я бы хотела знать. Всё. Но пока знаю только крохи, да и те, думаю, густо приправленные выдумками и сплетнями.

– Например?

– Например, что ты занял большую сумму на лечение девушки, но она умерла. Поэтому и работаешь на этом шоу. Именно работаешь. А не ради своего удовольствия каждый вечер уводишь очередную участницу, задавая неизбежный вопрос: «Станешь моей?» Хотя, может, конечно, тебе и не всегда неприятно. А скорее даже наоборот…

– Вики, – не глядя на меня, прерывает он поток моих ненужных, каких-то убогих фальшивых слов, в которых я чуть не утонула, рискуя всё испортить. – Её звали Вики. И это правда. Редкая форма лейкоза. Химиотерапия. Экспериментальный препарат. Пересадка донорского костного мозга… Но ничего не помогло.

– Значит, это Эван занял тебе денег?

– Ева, – резко поворачивается он. – Просто спроси, что ты хочешь о нём знать. И я тебе расскажу.

– О нём – ничего, – сажусь я на край, аккуратно сняв и поставив рядом ботинки, и опустив босые ноги вниз. – Но это невозможно говорить о тебе без него. Как я ни стараюсь. Извини, что вообще начала этот разговор.

– Ты меня извини, – садится он рядом. – Просто мне сегодня особенно трудно об этом говорить. Об Эване, о Вики, о тебе. Хотя я столько раз представлял себе, как расскажу тебе всё, – протягивает он мне ладонью вверх руку. – Но думаю, для этого мне придётся сначала дочитать Достоевского.

– Нет, не придётся, – вкладываю я свою руку в его ладонь, переплетая с ним пальцы. – Не буду тебя мучить. Только не обижайся, но мне кажется ты похож на Сонечку Мармеладову.

– На эту…

Глава 27. Ева

– Да, есть такое ёмкое слово: «шлюха», уж прости, – виновато пожимаю я плечами. – Но для меня вы с ней удивительно созвучны. Её толкнула на панель крайняя нужда, голодные дети, братья и сёстры, пьяница отец. Тебя – долг. Она продавала за гроши тело. Но не очерствела, не разучилась чувствовать, не утратила веру, не продала душу. Поехала за Раскольниковым даже на каторгу. И ты тоже остался цельным. Несмотря ни на что. И может кто-то и назовёт самопожертвование глупостью, мне кажется, только это и делает нас людьми.

– Ты приехала, чтобы заработать денег на