Жизнь - Кит Ричардс

Первый раз в жизни я оказался в раю, когда проснулся рядом с Ронни Беннетт (впоследствии Спектор!), спящей с улыбкой на лице. Мы были детьми. Лучше этого уже не испытаешь. Разве что глубже. Что сказать? Она привела меня в дом своих родителей, отвела к себе в спальню. Не единожды, но то был первый раз. А я всего лишь какой-то гитарист. Понимаете, да?

У Джеймса Брауна в Apollo была заряжена целая неделя. Пойти в Apollo на Джеймса Брауна — это ж ебануться. Ну правда, как можно не пойти? Он, конечно, был уникальный персонаж. Четкий, как метроном. Мы-то думали, у нас группа — отлаженный механизм. Вообще сильнее всего у него меня впечатлила командная дисциплина. На сцене Джеймс каждый раз щелкал пальцами, если ему казалось, что кто-то пропустил долю или не попал в ноты, и ты видел, какой у того музыканта становился кислый вид. Это был сигнал — щелчок означал штраф. Ребята не сводили глаз с его пальцев. Я даже был свидетелем, как в тот вечер пятьдесят баксов штрафа получил сам Масео Паркер — саксофонист, который лично выстроил оркестр Джеймса Брауна и с которым годы спустя мне удалось посотрудничать в составе Vinos. Шоу было — чистая фантастика. Мик не отрывался от брауновских ног. Мик вообще впитывал в тот день больше моего, по-фронтменски: как ему петь, как двигаться, как командовать.

За кулисами в тот вечер Джеймсу захотелось повыпендриваться перед нами, англичанами. Famous Flames — его группа, и одного он посылает за гамбургером, другому поручает начистить туфли и вообще кругом унижает собственный коллектив. Для меня это были в первую очередь Famous Flames а Джеймс Браун, так получилось, просто отвечал у них за лид-вокал. Но как он играл короля со своими шестерками, опекунами и даже самими музыкантами — на Мика это произвело большое впечатление.

Когда мы вернулись в Англию, главной новостью стали встречи со старыми знакомцами, в основном музыкантами, которые и так офигевали от успехов Rolling Stones, а теперь еще «круто, вы в Штатах играли». Ты вдруг понимал, что отдалился от всех одним только фактом посещения Америки. Это сильно задевало английских фанатов. С битловской публикой чуть раньше случилось то же самое. Ты переставал быть для них «нашим» парнем. Чувствовались обида и озлобление. Особенно в Блэкпуле, в зале Empress Ballroom, через несколько недель после возвращения. Здесь мы опять схлестнулись с толпой, только другого типа — с гопнической армией бухих и кровожадных шотландцев. В те времена существовала так называемая шотландская неделя. Все заводы в Глазго закрывались, и тамошний народ почти поголовно выезжал в Блэкпул, на морской курорт. Мы начали концерт, а зал забит под завязку, полно парней, большинство которых уже совсем-совсем тепленькие, все разряжены в выходные костюмы. И откуда ни возьмись, пока я играю, появляется этот рыжий гондон и харкает в меня. Я отодвигаюсь в сторону, но он двигается за мной и снова харкает и попадает прямо в лицо. И вот я опять прямо перед ним, и он снова харкает в меня, и, учитывая высоту сцены, его голова почти у моей ноги, как мяч на отметке во время штрафного. И я — бац! — впечатываю по этой ебаной башке со всем бекхэмовским смаком. Отбил ему охоту выебываться на всю оставшуюся жизнь. Ну и после этого рвануло, началось общее месиво. Разнесли вдребезги все, включая пианино. Не осталось ни одного куска оборудования больше трех квадратных дюймов, и из каждого торчали оборванные провода. Мы едва унесли оттуда ноги.

Скоро после того, как мы приехали из США, нас позвали на «Жюри у музыкального автомата» — программу со стажем, которую вел матерый телепрофи по имени Дэвид Джейкобс. «Жюри» из знаменитостей обсуждало синглы, которые ставил Джейкобс, и определяло голосованием, попадание это или промах. Здесь случилось одно из тех поворотных событий, смысл которых в самый их момент совершенно не осознается. Но потом, в прессе, этот эпизод стал выглядеть как объявление войны между поколениями, сделался поводом для негодования, ужаса и отвращения. В тот же самый день мы записывались для шоу под названием «Самое популярное», раскручивали нашу новую вещь It’s All Over Now авторства Бобби Уомака. Помню, перебирал губами под фонограмму и уже не краснел — такие тогда были порядки, очень мало передач шло вживую. Мы вообще понемногу набирались цинизма по поводу этого рынка халтуры. Становилось ясно, что ты реально крутишься в одном из самых мерзких бизнесов на свете. Ну, если не считать совсем уж бандитские сферы. Это была среда, в которой люди искренне веселились в единственном случае — если им удавалось кого-нибудь кинуть. Я так думаю, к тому времени мы уже понемногу въехали в роль, которую нам полагалось играть, и сопротивляться не собирались, тем более по-любому у нас не было предшественников, и в принципе это должна была быть развлекуха. Ну и, в общем, нам было похуй. Эндрю Олдхэм рассказывает про наши художества в «Жюри у музыкального автомата в своей книге Stoned.

ЭНДРЮ ОЛДХЕМ: Без всяких подсказок с моей стороны они начали вести себя как полные и абсолютные гопники и за двадцать пять минут умудрились подтвердить худшие опасения общества на их счет раз и навсегда. Они хмыкали, ржали, безжалостно разделывали весь тот отстой, который им проигрывали, и хамили невозмутимому мистеру Джейкобсу. Это не было спланированной пресс-акцией. Брайан и Билл старались держаться хоть сколько-нибудь в рамках приличий, но Мик, Кит и Чарли ничего подобного делать и не думали.

Остроумием никто особенно не блистал. Мы просто устраивали разнос каждой вещи, которую нам ставили. Запись еще не кончалась, а мы уже бросали фразы типа: «Я не готов это комментировать» или «Вы не можете это слушать. Ну признайтесь». А Дэвид Джейкобс как мог старался прикрыть этот стыд. Джейкобс, несмотря на елейную манеру перед камерой, вообще-то был милым человеком. Как легко ему приходилось в прошлые времена: Хелен Шапиро и Алма Коган, надежная публика, членский состав Variety Club[87] и других уютных междусобойчиков шоу-бизнеса, куда были втянуты все, кто можно. А тут черт знает откуда появляемся мы. Уверен, Дэвид думал: «Ну спасибо, Би-би-си, после общения с этим сбродом мне, пожалуйста, надбавку». Но лучше уже не будет. Потерпи, братишка, ты еще не видел Sex Pistols.

Variety Club был тогда что-то вроде кружка особо посвященных внутри шоу-бизнеса. Не благотворительное общество, а какая-то масонская ложа — сборище, которое фактически заправляло индустрией развлечений. Она была до нелепости старорежимной, эта английская концертная мафия. Нас забросило в их мир, чтобы разнести его на куски. А они все продолжали играть в свои игры. Билли Коттон. Алма Коган. Но ты видел, что все эти знаменитости — настоящих талантов-то среди них почти не было — обладали поразительной властью. Кто где должен играть, кто захлопнет двери перед твоим носом, а кто, наоборот, распахнет. И, слава богу, Beatles уже показали им всем, что к чему. Часовой механизм был запущен, так что, когда им пришлось иметь дело с нами, они немножко путались, в какой момент и перед кем вставать на цырлы.

Контракт с Decca перепал нам по единственной причине - из-за того что Дик Роу отказал Beatles. Их заполучили ЕМI, и он не мог себе позволить совершить ту же ошибку еще раз. Decca была в отчаянии — я вообще удивляюсь, что парня не вышибли с работы. В ту пору они считали, что, как и со всем остальным в «искусстве для масс», это всего лишь дело моды — подстричь их, почистить, и будут у нас ходить ручные. Но, по сути, нас взяли на борт только потому, что для них было немыслимо лохануться два раза подряд. Иначе они бы нас и на пушечный выстрел не подпустили. Просто из своих дебильных предрассудков. Вся система была одним большим Variety Club — рука руку моет, свои люди, сочтемся. Конечно, в свое время она справлялась со стоявшими задачами, но тут вдруг они врубились — бах, привет, XX век, на дворе уже 1964-й.

События начали развиваться с неимоверной скоростью, как только появился Эндрю. Было немножко такое чувстве, что происходящее куда-то убегает от нас, — по крайней мере у меня. Но одновременно ты понимал, что тебя захомутали и отныне придется скакать в упряжке. Стараться для этого мне поначалу было немного в лом, но Эндрю знает — я раскачивался недолго. Мы с ним мыслили очень похоже: мало придумать, как использовать Флит-стрит в своих целях. Частично вдохновением для дальнейшего стал случай на фотосессии, когда от одного фотографа Эндрю услышал фразу: «Какие они грязные». У Эндрю порог возбудимости был невысокий, и он тут же решил: все, раз так, отныне они будут получать, что сами видят. Ему внезапно открылась красота противоречия. Он уже занимался битловскими делами с Эпстайном, так что мозгами был далеко впереди меня. Но, должен сказать, во мне он нашел преданного соратника и единомышленника. Вообще даже на той ранней стадии нас уже связывала какая-то химия. Потом мы как следует сдружились, а тогда я смотрел на него так же, как он смотрел на нас: «Эти паршивцы мне пригодятся».