Жизнь - Кит Ричардс

Хотите послушать про величие Техаса — вам к Бобби Кизу. У меня ушло тридцать лет, чтобы убедить его, что Техас — это просто гигантский кусок чужой земли, который внаглую захватили Сэм Хьюстон и Стивен Остин. Бобби заводился до покраснения: «Да хули ты пиздишь?!» Но я ему сунул почитать пару-другую книжек про то, что на самом деде происходило между Техасом и Мексикой, и через полгода он говорит: «По-видимому, в твоих словах есть доля истины». Ага, Боб, знакомое чувство. Я раньше тоже верил, что в Скотланд-Ярде все чистенькие.

Но пусть о нашей встрече расскажет сам Бобби — это ведь техасская история. Он льстит моему самолюбию, но здесь я решил — так уж и быть.

Бобби Киз: В первый раз я увидел Кита Ричардса в живую в Сан-Антонио, в Техасе. Еще до того, как его встретить, я был настроен очень враждебно. Они записали песню Not Fade Away, которая принадлежит одному техасскому парню по имени Бадди Холли — он из Лаббока, как и я. Ну и я думаю себе: «Але, это была песня Бадди. А эти бледномордые тонконогие чмошники с дурацким акцентом — они думают, что могут приезжать сюда и зашибать деньгу на Баддиных песнях? Да я им наваляю — мало не покажется!» Beatles меня не особо задевали. Они мне вообще-то нравились, типа по секрету, но у меня прямо на глазах происходила смерть саксофона. Блин, ни у кого из этих парней в группах не было ни одного сакса! Мне грозило играть всю эту херню типа Tijuana Brass до скончания лет! Короче, я совсем не думал: «Зашибись! Будем в одном шоу». Я тогда играл с таким чуваком, Бобби Ви, у нас был хит — Rubber Ball (I keep bouncing back to you), — и нас ставили хедлайнерами, пока не объявились они, после чего хедлаймерами начали ставить их. Это в Техасе-то, на моей делянке!

В Сан-Антонио нас всех поселили в одном отеле, и они как-то вылезли на балкон — Брайан и Кит, и Мик, кажется, тоже. Ну и я пошел послушать. И, на мой скромный взгляд, там играли настоящий рок-н-ролл. Уж я-то все про это знаю, учитывая, что рок-н-ролл родился в Техасе, и я лично присутствовал при родах. И бэнд играл очень, очень круто — на самом деле они заделали Not Fade Away лучше, чем было у Бадди. Я про это ни им, ни кому другому не говорил. Но подумал, что, наверно, был к ним несправедлив. Так что на следующий день мы отыграли с ними, по-моему, три шоу, и уже где-то к третьему я сидел с ними в гримерке, а они все трепались про американских лабухов, про то, как те всегда переодеваются перед выходом. И правда, у нас так и было. Мы напяливали на сцену черные мохеровые костюмы с белыми рубашками и галстуками, что было идиотизмом, потому что на дворе лето, и в Сан-Антонио это девяносто градусов /32 °С/. И они рассуждают типа: «Хватит нам все время ходить в одном и том же». И такие: «Да, точно, хорошая мысль». И я жду, что они достанут костюмы с галстуками, а они берут и меняются шмотками друг с другом. Я подумал — класс!

Вообще надо понимать, что по американским стандартам 1964 года сам имидж, сама идея рок-н-ролла — это мохеровый костюм с галстуком, такие милые ребятки, соседские пареньки с гитарами. И тут откуда ни возьмись вываливается банда английских прохиндеев, паразитов, и поет баддихоллиевскую вещь — это как?! Вообще-то особо там было ничего не расслышать, если учесть, какие тогда делали усилители с динамиками, но, черт, меня проняло! Хорошо так проняло — так что я стал улыбаться и приплясывать. Ни тебе одинаковых прикидов, ни тебе обязательной программы — они просто срали на все правила и выдавали результат, и меня это покорило со страшной силой. В общем, на следующий день под впечатлением от всего этого достаю я свой мохеровый костюм, натягиваю брюки, а они спереди цепляются за ноготь на ноге и едут по шву. А у меня из приличной одежды больше ничего. И я вышел в бермудах с казаками снизу, а сверху в рубашке и галстуке от костюма. И меня не выперли. Все только начали: Ты чего... Ты совсем охуел... Мужик, что за фигня?!» Я тогда на многое посмотрел по-новому. Американский музыкальный бизнес, весь этот парад из кумиров молодежи приличные мальчики, всеобщие любимцы с миленькими песенками — все это тут же пошло на хуй, как только по-явились англичане! Ну и пресса туда же: «А вы разрешите своей дочери...» — и вся такая хрень, «запретный плод сладок», и так далее.

Короче, не суть. Они заметили меня, я заметил их, и мы как-то зацепились, на самом деле практически мимоходом. А потом я столкнулся с ними в Лос-Анджелесе, когда они участвовали в шоу TAMI[79] Выяснилось, что у меня с Китом один и тот же день рождения, 18 декабря 1943-го. Он мне сказал: «Бобби, ты знаешь, что это значит? Это значит, что мы с тобой наполовину люди, наполовину кони, и нам официально разрешается срать на улице». Это просто самая охренительная новость из всех, какие мне приходилось слышать в жизни!

Музыкально Кит и Чарли — душа всей группы. То есть это очевидно любому, у кого есть кровь в жилах или хоть какая музыкальная косточка. Вот оно где, их машинное отделение. У меня нет профессионального образования, нот я не знаю, никогда не учился в музыкальной школе. Но чутье у меня работает, и когда я услышал его гитару, мне это здорово напомнило завод, который я слышал у Бадди и который слышал у Элвиса. У него точно что-то было, что-то настоящее, хотя он и играл Чака Берри. Это все равно было настоящее, даже так, понимаете? А я слышал кое-кого из реальных гитарных мастеров — из моих земляков, из Лаббока. Орбисон из Вернона — это пара часов езды, — я раньше его слушал на роликовом катке, его и Бадди. Скотти Мур с Элвисом тоже останавливались в городе, так что кое-каких реально классных гитаристов мне послушать довелось. И что-то такое в Ките меня сразу заставило вспомнить Холли. Они примерно одного размера: Бадди был худощавый, зубы плохие. Кит был — без слез не взглянешь. Но у некоторых людей — у них есть эдакий вызов в глазах. И у него во взгляде была угроза, так что не перепутаешь.

Про Америку ты узнавал одну неприглядную вещь: на поверхности была цивилизация, но пятьдесят миль вглубь от любого крупного центра — Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса, Вашингтона, все равно, — и ты реально попадал в другой мир. В Небраске и остальных таких местах мы быстро привыкли, что нас окликают: «Привет, девчонки!» Мы уже даже не оборачивались. И одновременно в нас ощущали угрозу, потому что их жены посматривали на нас и думали: «Как интересно». Совсем не то, что они видели изо дня в день, не какие-нибудь сельские жлобы-пивососы. Эти нам только хамили, но настоящий смысл их агрессии был другим — отчаянная самооборона. Мы заходили в заведение со скромным желанием взять по блинчику или по чашке кофе и яичнице с ветчиной, и всегда приходилось быть готовым, что нас сейчас начнут задирать. Хотя мы в принципе только играли музыку. Постепенно стало ясно, что нас занесло в самую гущу кое-каких очень любопытных социальных коллизий и трений. И еще, мне казалось, в огромную трясину комплексов. Американцам полагалось вести себя нахально и самоуверенно. Фигня полная. Это всё показуха. Особенно у мужиков, особенно в те дни — они элементарно не понимали, что происходит вокруг. А история и правда развивалась бешеными темпами. Я не удивлюсь, что кое-кому из парней было трудно состыковать все это в своей голове.

Насколько помню, в штыки нас постоянно принимали только белые. Для черных братишек и лабухов мы как минимум представляли некоторый экзотический интерес, с ними можно было нормально общаться. Достучаться до белых было куда сложнее. Всегда рождалось впечатление, что тебя принимают за агрессора. А ты — всего-то делов — попросил воспользоваться их туалетом. «Ты вообще пацан или девчонка?» Ну и что делать в таком случае? Член вытащить для доказательства?

Дома, в Англии, наш альбом стоял на первом месте в чартах, но здесь, посреди Америки, нас никто знать не знал. Если на то пошло, они больше слышали про Dave Clark Five и Swinging Blue Jeans. Кое-где мы встречали неприкрытую злобу, настоящую ненависть в глазах. Иногда подступало чувство, что вот нам сейчас преподадут показательный урок, прямо сию секунду, не сходя с места. Приходилось по-быстрому отчаливать в нашем верном фургоне с Бобом Боунисом за рулем — нашим роуд-менеджером и классным парнем. Кого он только не повозил на своем веку: лилипутов, дрессированных мартышек, лучших артистов всех времен и народов. Он проводил с нами по пятьсот миль в день и как-то сглаживал наше знакомство с Америкой.

Очень часто в 1964-1965-м мы со своими концертами садились на хвост чужим турам, которые на тот момент были уже заряжены. Мы могли две недели провести с Patti LaBelle and the Bluebelles, Vibrations и циркачом по имени Удивительный Человек-Резина. А потом мы пересаживались на другой гастрольный маршрут. Я так впервые увидел, как на сцене поют под фанеру, — это были Shangri-Las, а вещь называлась Remember (Walkin’ in the Sand). Три нью-йоркские девахи, очень недурные на вид и все прочее, но ты вдруг понимаешь, что они не группа, они только открывают рот под запись на пленке. И еще помню Green Men, тоже, кажется, в Огайо. Эти перед выходом реально выкрашивались в зеленый цвет[80] и отрабатывали свое. Самый популярный вкус недели, самый популярный цвет месяца — что угодно. Среди этой публики попадались офигенные музыканты, особенно на Среднем Западе и Юго-Западе. Все эти захолустные бэнды, которые каждый вечер играли в том или другом баре, которым ничего не светило, но им и самим это было не нужно — вот в чем прелесть. И некоторые играли просто офигенно. Неоткрытые залежи талантов. Чуваки, которые владели инструментом в сто раз лучше меня. Мы обычно шли верхней строчкой на афишах — не всегда, но как правило. Вместе с Патти ЛаБелл в составе Bluebelles была такая Сара Дэш, девушка с дамой-надсмотрщицей, всегда одетой как на воскресную мессу. Если ты улыбался Саре, получал ошпаривающий взгляд. Сару все звали Дюймовочкой —она была маленькая и очень милая. Двадцать лет спустя она снова появится в моей истории.