Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

— О, проше пана, избавь меня от латыни, — отмахнулся обеими руками хитроумный юноша. — Мне не удалось получить достойного моего сана образования.

— А? Ну ладно… — И совершенно, видимо, забывшийся «короткополый» иезуит скривился, показывая, как оценивает образование, не научившее собеседника элементарной латыни. — Ни одно из мнений не может быть абсолютно достоверным, а каждое считаем лишь вероятным, правдоподобным. Разумеется, если святейший папа объявит твое царское величество самозванцем, для иезуита это будет мнение абсолютно достоверное, а не только непререкаемое. Ведь к трем обычным обетам иезуит добавляет обет беспрекословного подчинения святейшему папе, а это означает, что внутри ордена папа признается непогрешимым. Однако нунций Рангони не иезуит, он бенедиктинец. Святой отец Рангони папе, конечно же, тоже подчинится, однако возразит, что и прежнее мнение о том, что ты природный московский царевич, имело основания, следовательно, тоже правдоподобно. При этом упомянутые основания могли быть внутренними, например таковым является личное убеждение святого отца, что ты не обманщик, или внешними. Во втором случае имеются в виду авторитетные свидетельства — к примеру, той московской черни, перебежчиков, которые признали в тебе царевича. Теперь поставим вопрос о том, какое из двух мнений о тебе является более безопасным.

— Достаточно! — рявкнул некрасивый юноша. Однако, успокоившись, он тут же улыбнулся. — Надеюсь, что тебя, ученого человека, не удивит мой следующий вопрос. Скажи, пане, возможна ли, по твоему мнению, тайная служба, соблюдающая десять заповедей Господних?

— Удивляюсь я, как может в том сомневаться твое царское величество! — воскликнул пан Сорочинский. — Такая тайная служба существует уже семьдесят лет. Ее основал святой отец Игнатий Лойола и назвал ее обществом Иисуса. Это известный тебе орден иезуитов, который борется против адских чудовищ и порождений Сатаны и призван совершать подвиги к вящей славе Божьей. Если светское государство имеет право защищать себя, то почему это право не должно принадлежать вселенской католической церкви? И обратно: если тайная служба католической церкви, по определению, призвана вершить свои дела добродетельно, то возможно построить по заповедям Божьим и тайную службу светского государства.

— Понял я тебя, пане! — развеселился отчего-то некрасивый юноша, даже в ладоши заплескал. — Ты считаешь, что возможна тайная служба, утирающая слезы вдовам и сиротам. А теперь скажи мне, нравятся ли тебе эти заречные дали?

Однако некрасивому юноше пришлось еще и рукой показать, прежде чем пан Сорочинский уразумел, что от него требуется. На сей раз ему пришлось немного подумать.

— Поскольку эти великие леса есть творение Господне, что я могу сказать о них доброго или плохого? Они существуют, и слава за них Создателю. Красивого же, радующего глаз человека я не вижу в них ничего. Скажу больше твоему царскому величеству: такое огромное пространство, занятое безлюдными лесами, заставляет плохо думать о Московском государстве. Например, как о стране дикарей. Разве возможна такая картина в Европе? Там за каждым лесом, в котором и деревья пересчитаны, мы видим постройки города или села. Здесь же, как можем догадаться, люди разбросаны среди дремучих лесов и не могут жить жизнью, достойной просвещенного христианина…

— Врешь, пане! — вскричал державный юноша. — Не бывал ты в Новгороде Великом или в Твери хотя бы! А наша Москва побольше твоего Кракова будет! Впрочем, я…

Тут он замолчал и прислушался. На подворье начиналась возня. Любознательный юноша уже совсем другим, приказным голосом бросил:

— Поди, пане, узнай, что приключилось. Или нет, позови ко мне своего капитана, а сам вернись к мосту. Поднять мост при первом намеке на опасность!

Прогрохотали по лестнице сапоги Сорочинского, и тотчас явился из-за поворота галереи Михалка Молчанов. Взглянул вопросительно на некрасивого юношу, тот пожал плечами. Снова поднялся лестницей капитан Сошальский, кивнул Молчанову, а государю своему протянул бумажный свиток:

— Гонец из-под Новогородка-Северского, государь, говорит, что от гетмана.

Он принял послание, посмотрел на печать («Да, Мнишеков герб»), сломал ее и развернул

тугой, плотный бумажный лист. Прочитал, бормоча, с заминками, ткнул бумагу, не сматывая, Молчанову:

— Убери в секретный сундук. И тотчас скачи к новому воеводе. Мой нареченный тесть пишет, что к Новогородку идет большое московское войско, и мне бы лучше быть с ними, моими рыцарями и казаками, когда случится битва. Еще просит из Путивля подкреплений, а главное, чтобы мы привезли с собою крепостные орудия для осады Новогородка — не меньше десяти. Пане Юлиан, сколько потребно времени, чтобы подготовить пушки, снятые с крепостных стен, к походу?

Капитан призадумался. Потом заговорил уверенно, отгибая пальцы на сжатой в кулак руке:

— Спустить пушки со стен — раз, найти, починить полевые лафеты, поставить на них пушки — два, собрать коней, устроить упряжь или починить старую, если была, — три. Сутки потребны, никак не меньше, государь.

— Понял я, пане Юлиан, — некрасивый юноша легко поднялся с кресла. — Молчанов, слышал? Вместе с новым воеводой отвечаешь за пушки. Утром вы должны выступить с ними и приличной пороховой казной на Новогородок. Пусть покажут путивляне, готовы ли и на самом деле мне верно служить. Мы же выступаем через три часа из Глуховских ворот. С нами стрелецкая сотня, а поведет ее князь Василий Васильевич Мосальский. Сего князя приказываю из тюрьмы извлечь, в бане выпарить, накормить-напоить, одеть и вооружить пристойно. Для чего вернуть ему оружие и одежду.

— Ну. — протянули в один голос капитан с Молчановым.

— Тогда одеть и вооружить из моей доли в добыче.

— А что делать со шпигом? — спросил, переглянувшись с Молчановым, капитан.

— А ничего! — ухмыльнулся державный юноша. — Через пару дней примем первый настоящий бой, без потерь не обойдется теперь. Зачем же нам самим лишнюю кровь проливать? Я еще не решил, но, может быть, я этого надутого дурака из-под Новогородка отправлю с посланием в Краков, а по дороге придумаю, о чем написать, чтобы и ни о чем существенном не сказать и чтобы ксендзы не заподозрили ничего… Ну, это, ребята, уже не ваша забота.

Глава 17. Живой мертвец снова удивляет сына

Сопун горько рыдал, спрятав лицо на груди Зелёнки, а та неумело гладила его по жестким, растрепанным волосам.

— Пришлось батю там оставить… — трудно выговаривал между всхлипами. — Левая моя рука висит… Как полено… Голову мог бы еще принести… Или тело приволочить отдельно… А всего батю сразу — и голову, и тело… Ну никак…

— Да мы сейчас подъедем, друг, с телегой подъедем, — утешал его Змей. — Вот ведь беда какая… Это ведь ты, колдун, во второй раз отца своего оплакиваешь?

— Во второй раз… А теперь, когда сам поседел, оно еще горше…

Медведь горестно порыкивал, подперев голову лапой, как опечаленная молодайка, а Домашний хозяин похрапывал с устатку, растянувшись в телеге на груде снятой с врагов одежды.

Наконец, Сопун, похлопав благодарно по зеленому ладному плечу, отлепился от Зелёнки, вытер тыльной стороной ладони глаза, громко высморкался, обчистил пальцы об полу и промолвил:

— Поедем мы с Домашним дедушкой, пожалуй. А то опять супостаты вернутся. Видел ведь я, как их главный, батькин убивец, пытался его голову копытами раздавить…

— Тихо! — мяукнул вдруг домовой с телеги и приставил к уху грязную ладошку. — Ох, просто не верится мне.

Теперь и Сопун услышал, что из-за поворота проселка доносятся тяжелые шаги. Вроде отцовские, только неуверенные и неспешные, будто крепко пьян батя или устал после многодневной охоты.

А вот и сам Серьга появился — и в таком виде, что народ, собравшийся возле телеги и лошадей, просто онемел. На сгибе левой руки нес он свою голову, примерно так, как воин в доспехе держит снятый с головы шлем, однако лицом вперед, на плече — казацкий самопал, в правой руке — обломок косовища с клинком. На поясе у него висела сабля, пороховница и сумочка с прочим припасом к самопалу. Чужая кровь успела высохнуть на Серьге, и могло теперь показаться, что его рубаху неудачно попытались покрасить суриком.

Сопун ахнул и сел на землю, привалившись спиной к колесу.

— Что вы за люди? — удивился живой по-прежнему мертвец. Если голос его и звучал несколько необычно, то потому только, что звуки рождались на уровне живота. — Все на свете побросали, пришлось самому подбирать. Самопал дуры-утопленницы едва не утащили: ума не приложу, для чего они его хотели у себя в омуте приспособить… Эй, да что это с вами? Сынок, очнись!

— Сейчас, батя… — прохрипел с земли колдун.

Тут Домашний дедушка влез в разговор, зачастил: