«КРОВАВЫЕ ИГРЫ» - ЧЕЛСИ ЯРБРО

– Да,- кивнул Сен-Жермен.- Вот почему я их и не держу. Возницы и звероводы, конечно, не вызвали у них подозрений.

– Не вызвали, и это, кажется, их очень взбесило, но все же они ушли.- Карие глаза египтянина дрогнули.- Они непременно вернутся. Кто-то в Риме желает тебе зла. Кто-то властный и неуемный. Сен-Жермен пожал плечами.

– Такое случалось и прежде.- Он поднял бровь.- Но ты все-таки прав. На всякий случай стоит подстраховаться.- Он повернулся на каблуках.- Пойдем-ка ко мне.

Аумтехотеп шел за хозяином, держа наготове табличку. Начертанные на ней письмена весьма озадачили бы каждого, кто захотел бы в них разобраться. Иероглифы восемнадцатой династии египетских фараонов 1 сбили бы с толку самых талантливых криптологов 2 Тигеллина.

– Устриц доставили? – спросил Сен-Жермен, пока они шли через сад.

– Целую бочку. Они в погребе, на льду и в древесных стружках.- Аумтехотеп покачал головой.- Только яиц ржанки не удалось раздобыть.

– Пошли кого-нибудь к Сциминдару на старый рынок. У него они точно есть. А что с вином?

– Отобрано лучшее из твоих галльских поместий. Красному двадцать лет. Я велел повару отведать его. Он сказал, что оно превосходно.

– Отлично. Пусть его подают неразбавленным. Что музыканты? И виночерпии?

Роскошный павлин, заметив людей, издал хриплый вопль и засеменил к стоявшему спокойно китайскому фазану.

– Они будут готовы через пару часов. Ты по-прежнему собираешься подарить виночерпиев тем, кому они будут прислуживать? – Аумтехотеп бросил взгляд на высокого стройного африканца, охранявшего подступы к северному крылу виллы. Тот прохаживался по боковой садовой дорожке и, казалось, не обращал внимания на идущих. Египтянин украдкой перевел дух.

– Конечно. Это традиция. Тут ничего поделать

нельзя.- Сен-Жермен повернулся, чтобы закрыть за собой дверь. Комнате, в которую они вошли, просторной и непритязательной по убранству, приписать какой-либо стиль было нельзя, ибо она отвечала лишь вкусам владельца. Высокие стены ее покрывали панели из кедра, натертые воском до блеска. Неподалеку от входа стоял высокий изящный шкаф, Сен-Жермен достал из него два до прозрачности тонких пергамента и маленькую чернильницу.

– Что господин собирается делать? – спросил Аумтехотеп, когда хозяин его присел к письменному столу.

– Принять меры предосторожности, мой старый друг. Кажется, в том назрела необходимость.- Сен-Жермен взял кисточку и, обмакнув ее кончик в чернила, принялся быстро писать мелким убористым почерком.- Запомни, документы, подтверждающие мои права на рабов, хранятся в библиотеке, в ассирийской укладке. В римской канцелярии имеются копии, но они могут исчезнуть, если я и впрямь себе нажил могущественных врагов.- Он замолчал и молчал до тех пор, пока не заполнил один из листов целиком, а второй – наполовину.- Ну вот. Надеюсь, этого будет достаточно.

– Достаточно? – Лицо египтянина дрогнуло. Он явно тревожился, но изо всех сил старался не выдать своих чувств.

Сен-Жермен проглядел написанное.

– Первый документ предписывает в случае моей высылки, казни, ареста по обвинению в политических преступлениях или исчезновения более чем на шестьдесят дней освободить всех принадлежащих мне рабов без каких-либо условий и наделить каждого из освобожденных участком земли в одном из моих поместий. Это не очень обрадует прислугу и звероводов, но они смогут сдать участки в аренду и, по крайней мере, хоть как-то кормиться, пока не найдут себе нанимателей.- Он поднялся и приложил к пергаменту маленькую аметистовую печатку.- Чтобы мое волеизъявление не показалось кому-то поддельным, я попрошу двух-трех гостей засвидетельствовать его. Знаю, что Корбулон согласится. Если подпишут еще двое, любой суд будет удовлетворен.

– Неужели до этого может дойти? – спросил Аумтехотеп, изучая спокойное лицо Сен-Жермена.

– Надеюсь, что нет. Но чего не бывает.- Он приложил печатку к другому пергаменту и отошел от стола.- Второй документ касается тебя, Кошрода и Тиштри. Вам оставляются более солидные средства к существованию вне пределов Римской империи в том случае, если она всерьез на меня ополчится. Они теперь – кровь от моей крови. А ты… сколько лет ты уже со мной, старый друг? – Египтянин пожал плечами и промолчал.- В свое время к нам примкнет и Оливия Клеменс.- В темных глазах мелькнула обеспокоенность.- Она в огромной опасности. Юст Силий сживет ее со свету, если прознает что-то о нас.

– Опасность грозит и тебе,- осторожно вымолвил раб.- Есть ли резон с ней встречаться?

Сен-Жермен поднял брови.

– Не ты ли упрекал меня в том, что я слишком замкнулся в себе? Я стал открываться, и что же< Ты

остерегаешь меня от того, за что сам же и ратовал. Как прикажешь тебя понимать? – в его голосе проскользнули веселые нотки.

Ответ египтянина был серьезен.

– Да, я приветствую то, что происходит с тобой.

Ты походишь на человека, выздоравливающего после долгой болезни. И все же эта привязанность идет рука об руку с риском. Для тебя, для нее и, возможно, для нас всех.

– Стоп,- прервал его Сен-Жермен.- Не всегда осторожность права Риск подчас бывает необходимым. Не мне тебе говорить, что за все в этой жизни надо платить.

Он сам толком не знал, надо или не надо. Аумтехотеп был прав в одном: в нем действительно что-то менялось. Но эта перемена не походила на поверхностное волнение водной глади, вызываемое свежим или даже штормовым ветерком. Оливия тянула его к себе с той силой, с какой луна вздымает океанские толщи. Он не мог противиться этому притяжению и уже дважды после последней их встречи пытался подобраться к дому Корнелия Юста Силия, правда безрезультатно. Несколько раз ему удавалось подстеречь Оливию в городе, но та незаметными жестами отсылала его прочь.

– Господин? – произнес Аумтехотеп. Сен-Жермен усилием воли выбросил из головы

лишние мысли.

– Вернемся к обеду.- Он пошел к двери.- Итак, что там у нас? Утки в меду? Прикажи подать их с финиками и рублеными грибами.

Письмо Корнелия Юста Силия к Сервию Сульпицию Гальбе, посланное в Толедо, но доставленное в конце концов в Таррагону.

«Приветствую тебя, досточтимый! В римском обществе, заполоненном ненавистью и страхом, лишь немногие подобны тебе и уж совсем, мало тех, что способны действовать с твоей осмотрительностью. Это говорю я – видевший крах семейства моей жены, в полной мере поплатившегося за недомыслие, толкнувшее Клеменсов на связь с недалекими честолюбцами. Ты, безусловно, знаешь, что Максим Тарквиний Клсменс был изобличен в попытке затеять государственный переворот, так же как и его сыновья Понтий Виргинии, Фортунат Дру-зилл, Кассий Саулт и Мартин Аиций. Все мои тщания как-то облегчить их участь не принесли результатов. Трое упорствовали, отрицая виновность и указывали лишь на двоих, но этому, естественно, никто не поверил. Можно приветствовать героизм этих людей, но уж никак не здравость поступков. Клеменсы утверждали, что их сгубило предательство. Жалкое и древнее как мир оправдание собственного плачевного безрассудства.