АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина

ДВОЙНИКИ

«Одна из любимых игр архипелага - двойничество. Встречались в нем по два, а то и по три острова с одним и тем же названием; давались одни и те же имена также разным рекам, - дабы топонимами запутать все окончательно и сбить с толку противника».

Листая справочник с названиями улиц, площадей, переулков, каналов, мостов, она хмурила брови, мрачнела, - хотя и без справочника настроение у нее в тот день никуда не годилось, беспричинно ли, не беспричинно, Бог весть.

Тень от облака лежала на ее лице. Я не был вхож в ее тоску, терра инкогнита, белое пятно без названия, скрывающее островок мрака. Необитаемый остров на одну персону. Необитаемый остров Настасьи. Потом и я обзавелся подобным островком, необитаемым островом Валерия, позже, много позже. Его можно было представить себе, закрыв глаза, картинка комикса, кадр мультфильма о коте Леопольде: пальма, песок, пена прибоя. Ни один ялик, ни один чёлн не мог пересечь волшебного круга Хомы, мысленно прочерченного по свею отмели вокруг моего несуществующего атолла. Остров Валерия, двойник острова Настасьи.

Листая справочник, хмурила она брови, кусала губы.

– Если судить по местной топонимике, мы живем в гадком месте. Ты вдумайся: площадь Восстания, улица Чекистов, проспект Народного Ополчения, Авангардная улица, Баррикадная улица, Батарейная улица, проспект Героев, Гвардейская улица, улица Восстановления…

– Разрушения улицы нету? - деловито осведомился я.

– Нету.

– Странно.

– Не перебивай. Бронетанковая улица, улица Братства, Братская улица, проспект Большевиков, проспект Двадцать Пятого Октября, улица Девятого Мая, проспект Девятого Января, улица Десантников, улица Доблести, улица Верности, улица Добровольцев, проспект Испытателей, площадь Коммунаров, Красная улица, 13 Красноармейских, Красногвардейский переулок, Красногвардейский проспект, улица Красного Курсанта, улица Красного Текстильщика, улица Красного Электрика, Краснодонская улица, улица Красной Конницы, улица Красной Связи, улица Красных Курсантов (их две, ее не надо путать с улицей Красного Курсанта), улица Красных Партизан, улица Латышских Стрелков, улица Лазо, о ужас! Мне из-за Лазо один мальчик в школе регулярно морду бил.

– Как это - девчонке морду бил? И почему из-за Лазо?

– Он меня терпеть не мог. А я никак не могу вспомнить его фамилию. Такая короткая, как вскрик, странная. Лицо его помню хорошо.

– У тебя была морда, а у него лицо?

– По его понятиям, видимо, да. У меня все было не то: разрез глаз не тот, цвет волос не тот, я смуглая была. Он меня звал «сука косоглазая», «милитаристская Япония» и «Интервенция», когда как. Он бил мне морду, тягал за косички, драл на мне фартук, топтал в пыли мой портфель и приговаривал: «Не жги в топке, сука косоглазая, нашего Сергея Лазо!» Слушай дальше. Он, должно быть, жил на одной из этих улиц. Площадь Мужества, проспект Наставников, проспект Непокоренных, бульвар Новаторов, Оборонная улица, улица Освобождения, улица Отважных, Партизанская улица, проспект Патриотов, улица Передовиков, улица Политрука Пасечника, улица Червонного Казачества, проспект Энтузиастов, проспект Энергетиков, проспект Ударников, Товарищеский проспект, улица Стахановцев, Социалистическая улица, проспект Солидарности, улица Свободы, улица Равенства, улица Братства.

– А улица Смерти где?

– Ты в своем уме?

– Ну, - «Свобода, Равенство, Братство или Смерть!»

– Улица Смерти называется улицей Ульянова и ведет к Большеохтинскому кладбищу.

– Ты смотри, при народе где не ляпни.

– Народ и так знает. Проспект Пролетарской Диктатуры, улица Балтфлота…

Тень облака сгущалась, темнело личико ее, словно и не облако уже, а грозовая туча стояла над нею, кружа, не уходя.

– Сколько улиц названы именами убиенных, именами партизан, красных командиров, революционных матросов и рабочих, именами запытанных, расстрелянных! Нигде такого нет.

– Должно быть, среди них были достойные люди.

– Да, только жители живут, как на кладбище военного поселения. Улица Грибакиных, улица Графова, улица Голубко, улица Гладкова, улица Дыбенко, улица Евдокима Огнева, переулок Гривцова, проспект Сизова, переулок Сергея Тюленина, улица Севастьянова, улица Салова, улица Савушкина, улица Рылеева, улица Розенштейна, улица Ракова, улица Пугачева, улица Примакова, улица Подковырова, переулок Подбельского, улица Подвойского, улица пограничника Гарькавого, улица Петра Лаврова, улица Петра Смородина, улица Петра Алексеева, улица Якубениса, улица Чапаева, улица Щорса, улица Фучика, переулок Ульяны Громовой, улица Тухачевского, улица Толмачева, улица Тельмана, улица Танкиста Хрустицкого, переулок Талалихина, улица Софьи Перовской, улица Солдата Корзуна, улица Смолячкова, проспект Скороходова, Урицк… Улица Окровавленного Трупа. Все, сил моих нет! И тебе не страшно?

Выпалив все это, она выпила воды, точно лектор, у которого во рту пересохло от ненужной речи, вызывающей обезвоживание не хуже прохода с караваном по пустыне.

– «Люблю, военная столица…» - начал было я. Но она прервала меня.

– А есть и вовсе маргинальные названия, - сказала она тихо и доверительно; тень от тучи постепенно, после глотка воды, стала сменяться тенью облака, - иностранные: улицы Вилле Песси, Сикейроса, Сантьяго-де-Куба, Хошимина, Пловдивская, Дрезденская, улицы Розы Люксембург, Рихарда Зорге, Благоева, Марата, Робеспьера, Белы Куна. Или Бела Куна? Никто не знает.

– Бела Куны? - предположил я.

– Все это совершенно не смешно.

– Чего ж смешного-то? Поселился Робеспьер на улице Марата, хотел с Раскольниковым подружиться, а попался ему обычный нечаевец, секим-башка; кому секим, зачем? а, то вшистко едно, пани; секим - и все.

Мне хотелось ее отвлечь.

– Ты не знаешь, почему у некоторых островов были одинаковые названия?

– Чтобы сбить с толку противника, - тут же, не задумываясь, отвечала она.

Ответив, она славненько улыбнулась - чего я и добивался.

– Мы имеем дело с архипелагом двойников, мэм, - сказал я, загадочно надевая и надвигая на лоб ее любимую шляпку с цветами. - Не встречался ли вам когда-нибудь на эспланаде, в Летнем саде, на Кокушкином мосту либо в автобусной давке, не говоря уже об очереди за капустой или за осенними баретками, ваш собственный двойник? ваша незарегистрированная близняшка?

– Да, да! конечно! Однажды в метро на эскалаторе в другую сторону она мне и попалась. Мы даже загляделись друг на друга и ручками помахали. Она была повыше, вся покрупнее, нос другой, - но очень похожи, очень! она покрасивее, и, представь себе, тоже в мужской шляпе.

– Что в шляпе верю, что покрасивее - нет. Врать изволите, барыня. Брешете, леди.

«Есть некие дни в году, когда архипелаг святого Петра наводняется двойниками.

Не смотритесь в зеркала лишний раз в подобный день, ваше изображение готово пуститься в автономное плавание, стоит вам зазеваться».

У меня есть недописанное эссе о русской любви к двойникам, помнится, я бросил его писать потому, что меня охватил суеверный страх совершенно в Настасьином духе. Жечь свой опус в дачной печурке я не стал, однако отложил его в сторону, - надо полагать, навсегда.

– Попадаются счастливые люди,- сказала Настасья, - у коих двойников нет и быть не может. Они единичны, единственны. Магия не властна над ними. Одного такого я знала.

Тут нарисовала она себе карандашиком родинку на щеке.

– Мне следует тебя к этому «одному такому» приревновать?

– Ох, не думаю, что тебе вообще следует меня ревновать.

– Вообще - понятно; а в частности?

– Между нами ничего не было, - произнесла Настасья с мушкою на щеке, европеизированная гейша осьмнадцатого столетия, ох, где бы нам достать пудреный паричок? - думаю, потому, что он был меня старше, намного. Говорят, между влюбленными преград нет. Неправда. Есть сказочные препятствия: волшебный лес из ведьмина гребешка, вышедшие из берегов реки, высокие горы, неприступные замки, тридесятые царства. Все они преодолимы. Но есть толща времен, человеку ее не пройти. Я еще могу на спор попрыгать сто раз через скакалочку, а мой прекрасный кавалер из-за приступа подагры переходит комнату с тросточкой, да и то с трудом. У меня кожа пятилетнего ребенка, юная шкурка, а у него полно морщин, он седой. А какие толпы неизвестных мне людей бродят в толще времени, разделяющей нас! Ему уже нужны очки, мне еще нет, я востроглазая птичка, он слепнущий дронт. Мы бродим по Царскосельскому парку, бродим давно, я слышу его легкую одышку, а сама дышу легко, могла бы гулять так до наступления полумглы белой ночи, однако пора, пора, прогулка окончена, мне страшно, он устал.

– Вы целовались с ним в Царскосельском парке?