Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

Гилберт налег на шест и негромко сказал:

— Я боялся признаться вам, где нам предстоит плыть, — а вдруг вас ужас обуяет.

— Меня? Никогда и ни за что.

Баржа прошла под двухарочным каменным мостом. Впереди, за рядом доходных домов и гостиниц, показалась мельница. Та, что на Тернмилл-стрит, догадалась Магга. По берегу прогуливались Хозяйка бани с Розой, и Элис указала девушке на медленно скользившую по реке баржу.

Гилберт снова налег на шест и спросил:

— Какая самая широкая водная гладь, по которой можно ходить без малейшей опаски? — Магга отрицательно покачала головой. — Роса. А теперь ответьте на такой вопрос: что не замерзает никогда?

— Не отвечу. Откуда мне знать?

— Горячая вода.

Игра эта называлась «Загадки Валтасара», и Рослер получал от нее огромное удовольствие.

— А какой лист чище всех прочих?

Магга промолчала, хотя догадывалась, какой будет ответ.

— Листок остролиста: никто не станет им зад подтирать.

— Гилберт, я сейчас заткну уши. Еще что спросите?

— Сколько телячьих хвостов дотянутся с земли до неба?

— Гилберт!

— Не больше одного, если он достаточной длины. Они проплыли мимо Смитфилда; вода стала чище, воздух посвежел. Баржа подошла к полям, принадлежавшим обители Девы Марии в Кларкенвеле. Освальд Ку, церковный староста, катил тачку, доверху нагруженную мешками. Магга указала пальцем на вереницу строений, откуда только что появился староста:

— Та монахиня — из здешней обители. — Она перекрестилась. — Храни ее Святой Дух.

— Она предсказала смерть Ричарда.

— Ее втянули в королевские игры. А в них лучше не ввязываться.

— Если только не хочешь стать королевой.

— Нет, это не для нее. Она — девушка добродетельная. Христова невеста.

Вслед за лощиной река повернула на запад. Течение замедлилось. В прибрежных полях торчали доски и щиты: здесь тренировались лучники. В траве на разном расстоянии виднелись каменные меты для метателей копий.

— Видал я в Швеции реку, — опять заговорил мореход, — названия не знаю, но она и посейчас там течет. В воскресенье вода бежит быстро, а потом всю неделю вообще стоит или течет едва-едва. В той же стране есть другая река, так она ночью замерзает, а днем льда и в помине нет.

Магга с восторгом слушала его байки о дальних краях. Он рассказывал об одноногих людях, у которых единственная ступня такой величины, что, когда они ложатся отдохнуть, она целиком закрывает их от солнца; об эфиопских детишках с белыми волосами, о жителях острова Ормуз,[104] где жара стоит такая, что яйца у них висят до колен. Еще Гилберт видел гору в семь миль высотой, на которой покоятся останки Ноева ковчега. А в одном индийском колодце на берегу океана вода ежечасно меняет запах и вкус. А на Суматре есть базар, где торгуют младенцами: тамошние жители их едят и уверяют, что это лучшее, нежнейшее мясо на свете.

Они подплыли к красивому холму — в ближних полях еще пасся на жнивье деревенский скот. Пшеницу и рожь уже убрали, и среди полей высилась большая деревянная статуя Богоматери, которую окрестные крестьяне молили послать на следующий год хороший урожай. Перед изваянием стоял на коленях мельник Коук Бейтман.

— Расскажите еще о диковинных людях, — попросила Магга, но Рослер отозвался не сразу: река здесь круто поворачивала на северо-запад, к лесу.

— Жители острова Каффолос вешают своих умирающих друзей на деревьях. Пусть лучше их съедят не мерзкие земляные черви, а птицы, ангелы Божии, считают они. — Магга завороженно слушала. — А на другом острове под названием Тракода люди питаются ползучими змеями. Живут эти люди в пещерах, человеческого языка не знают и только шипят по-змеиному.

— Неужто такое возможно?

— В подлунном мире возможно все.

— Как говорит Хендинг.[105]

Они дружно рассмеялись. Выражения «как говорит Хендинг» или «молвил Хендинг» давно стали у лондонцев расхожими, ими обыкновенно завершали острую шутку или мудрую пословицу. Излюбленными стали такие присловья: «У покойников друзей нет, молвил Хендинг», «Никогда не признавайся недругу, что у тебя болит нога, молвил Хендинг» и «Хендинг говорит: лучше яблоко отдать, чем его съесть».

Магга опустила руку в воду, на волю течения.

— Знаете, как поймать рыбку пальцами? — спросил Рослер. Магга поспешно выдернула руку из воды, будто вторглась в чужие владения и ее застигли на месте. — Возьмите шафрана и ладана, перемешайте и смесью натрите палец, на котором носите золотое кольцо.

— Вот этот?

— Да. Обмойте палец возле обоих берегов реки. Рыбки сами приплывут к вам в руки.

— Неужто правда, Гилберт?

— Кто смолоду что-то узнает, не забудет никогда.

— Молвил Хендинг.

Баржа проплыла под деревянным мостом, по всей видимости, старинной постройки. Мореход запел:

Я заяц, а не олень-самец,Если я не сбегу, то мне — капец.Умру от одного хлопка:Сердчишко — дрянь и дубовая башка.

Допев песенку, мореход стал мурлыкать себе под нос ее мотив. Они миновали еще одну мельницу, на западном берегу. В запруде на солнце поблескивали клювы уток, то и дело нырявших за добычей. Мореход продолжил свои невероятные истории: про безголовых людей, у которых прямо из спины торчат глаза и рты; про племя людей с такими огромными ушами, что они волочатся по земле; про африканских карликов, которые питаются одним только запахом диких яблок, и если карлики уйдут так далеко, что не учуют яблочный запах, то умрут. Поведал он Магге про море во владениях короля-священника Джона:[106] в море том нет ни капли воды, одни только соль да галечник, однако же там, как в прочих морях, приливы сменяются отливами, порой подымается волнение, а штиля не бывает никогда. Далеко-далеко есть край, где царит вечная тьма; жители соседних стран боятся даже сунуться туда, однако до них долетают людские голоса, перезвон колоколов и ржание лошадей. И никому не ведомо, что за народ там обитает.

— Точь-в-точь как в Лондоне. Если бы здесь такая же темень настала. Вот вчера ночью пал непроглядный туман. Ни зги не видать было.

Они подплыли к берегу возле святого колодца Чад.[107] В каменную часовенку гуськом входили богомольцы и так же гуськом выходили из нее; Гилберт приветственно помахал им рукой. Кое-кто махнул в ответ, а одна молодая женщина даже воздела свой костыль. Шедший следом за нею монах Джолланд из аббатства Бермондзи, перебирая четки, читал молитвы.

— Трудна дорога в рай, — заметил Гилберт.

— Удивляюсь, как это вы туда еще не сплавали.

— Ну, нет. Живым ни одному смертному в рай не попасть, хотя многие пытались. Оттуда текут бурные реки, мчатся по склонам страшно крутым и таким высоким, что ни один корабль ни под парусом, ни на веслах не поднимется по ним вверх. Вода ревет, как дикий зверь, и за этим ревом моряки на судне не слышат друг друга. Многие гибли, обессилев в борьбе с могучими волнами. Другие глохли от страшного шума. Некоторые падали за борт и там находили погибель.

— Добродетельная жизнь скорее приведет в райские кущи.

— Оно вроде бы так, Магга. Но кто сумеет остаться безупречно добродетельным на этой грешной земле?

Баржа проплыла мимо церкви Сент-Панкрас, где был заложен алтарь св. Августина,[108] и теперь приближалась к древнему, сильно поредевшему лесу. Здесь в изобилии росли рябина глоговина, вороний глаз четырехлистный и ветреница дубравная. Лондонцы по-прежнему валили выжившие в северных широтах деревья на бревна и доски. В нескольких ярдах от борта мореход приметил в реке большую колоду, но, подведя баржу ближе, воскликнул:

— Вот те на!

Колода оказалась трупом мужчины. Гилберт шестом подвел тело к борту и стал вытаскивать на палубу. Сидевший на корме парнишка вскочил и, перепрыгивая через мешки с углем, рванулся посмотреть на неожиданную находку. Магга и Гилберт вгляделись в разбухшее лицо с синевато-багровыми кровоподтеками. Магга перекрестилась и забормотала:

— Молю Тебя, Господи, прими душу раба Твоего…

Утром того же дня, едва под лучами восходящего солнца заалели вершины деревьев, в кентистонский лес въехал Томас Гантер. Полученное накануне письмо разожгло его любопытство: послание было полно намеков, но крайне туманных. Неужто его послал сам Майлз Вавасур? А может, Бого, судебный пристав, надумал открыть новые подробности?

Конские копыта глухо стучали по земле. Пригибаясь к луке, Гантер подныривал под раскидистые ветви деревьев. Начал накрапывать дождь, капли забарабанили по листве и папоротнику. Лекарь ехал под сумрачным зеленым пологом, в котором изредка попадались светлые прогалины. Кое-где в редколесье и на полянах клочьями висел туман, и чистые птичьи трели создавали, по выражению его любимого поэта, «приют блаженства».[109]