Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

И тут подошло к главному, к тому, чего так ждал Флегонт. Он признался Ленину, что ищет человека, который все знает, рассказал о спорах с Таней, выложил, что было на сердце, — думы, сомнения, печали…

Он еще не все понимал, а ему нужно, ох, как нужно понять все!..

— Вот вы сказали, чего мужики хотят в душе, сами того еще не уразумев. Это я уяснил. Вскорости они и захотят вцепиться в глотку разным там Улусовым… Так это же здорово! Ведь мужиков — пять восьмых всего царства! Все-таки я думаю, что главная сила для революции в мужике, в бедном мужике, — поправился Флегонт, — в том, которого вот как придавили! Так ли я понимаю?

— И так и не так, Флегонт Лукич… Это еще в вас народник сидит. — Ленин дружески похлопал Флегонта по плечу Господа народники именно так и говорят: в мужике спасение России, вся русская надежда в нем, потому что мужики, мол, самая большая часть населения, потому что мужик якобы по своей натуре социалист, а община, мол, почти социалистическое учреждение… И возложим-де на них все упования! Позвольте, говорим мы, позвольте, господа… Откуда вы все это взяли? Разве крестьяне за последнее столетие выступали хоть раз всей громадой, как вы, сказали, против власти? Да разве деревня, спрашиваем мы дальше, не разделилась на два лагеря — в одном Петр Сторожев, в другом Андрей Андреевич, о котором вы мне только что рассказывали. Да, говорим мы, деревня раскололась на два класса, но класс бедноты еще не сплотился для борьбы. Спрашивается, при чем здесь бедность как понятие вообще? Вон поглядите в окно… Там, на улице, просит милостыню нищий… Он беднее вашего Андрея Андреевича во сто раз. Но у кого же повернется язык, чтобы сказать: он, этот нищий, и есть настоящий революционер, он и есть спасение России?! Народники, Флегонт Лукич, наш враг номер один, потому что они идут не за самый передовой класс — за пролетариат, а за крестьян, и не за крестьян вообще, а за таких, как ваш племянник Петр. Они не хотят замечать классовой борьбы в деревне. Больше того, они стараются замедлить этот распад, сохранить отсталое крестьянство в его первобытном состоянии. Пусть они обижаются, но по сути они действительно буржуазные революционеры — и в своих взглядах, и в своих действиях, и в своей яростной борьбе с нами… Так-то оно!

Ленин пытливо посмотрел на Флегонта.

— Вам все понятно? Нет, нет, вы не должны, вы никогда не должны стесняться переспросить. Надо все понимать до конца, идет?

— Идет, — с сердечной простотой ответил Флегонт.

— Хорошо. Ну, а что вас терзает еще?

Флегонт медлил… Он хотел расспросить о книге, которую, как ему мельком сказала Таня, писал Ленин, но что-то удерживало его от этого вопроса.

— Говорите, говорите, мы же с вами условились — без стеснений!

Флегонт решился.

— Слышал я, Владимир Ильич, будто написана вами книга о мужиках. Может быть, вы знаете, как соединить нищий Дурачий конец с моими товарищами на Шлиссельбургском тракте? Вы должны знать, не может быть, чтобы вы не знали этого. С чего начать? Скажите, научите! Вы видели их — вот мой отец. Как дети верят они в сказку…

Глубочайшее волнение овладело Лениным, когда он слушал Флегонта: не душа одного человека — душа всего народа, душа, тоскующая по справедливости, открывалась перед ним.

— Звено, которое соединит обездоленных людей города и деревни, куется, — говорил он Флегонту. — Но еще много времени пройдет, прежде чем оно будет готово. Оно куется рабочими людьми: настанет час, и рабочий подаст выкованное и закаленное звено крестьянину; тот примет его, они соединятся и вместе выйдут на борьбу за лучшую долю. Будут кровь и слезы, измены, поражения и несчастья, но это и есть тот горн, в котором звено получит свою закалку. И Книга Печатная пишется. Пока написаны лишь первые страницы, будущее допишет ее. Кто пишет книгу? Все мы. И тот, кто поймет, кто измерит всю глубину зла и постигнет всю меру горя, тот допишет последние ее страницы, где будет сказано, как добыть счастье, свободу и правду для людей труда. Там, на этих последних страницах, будет все, о чем тоскует народ. Настанет время, Флегонт Лукич, настанет время! И ради него надо только одно — работать, пока тайно, скрытно, и беречь себя и свои силы, чтобы потом выйти на свет и восстать всем.

…То была первая и последняя встреча Флегонта с Лениным у него дома в Петербурге. Остерегаясь провала организации, Ленин тщательно конспирировал свои сношения с рабочими. Иногда Флегонт видел его на квартирах по делам Центральной рабочей группы, созданной «стариками», — группа эта объединяла руководителей рабочих социал-демократических кружков. Иван Бабушкин, Шелгунов и еще несколько человек связывали организацию «стариков» с рабочей периферией.

Но все, что говорил Ленин Флегонту в часы того памятного разговора, он хранил в своем сердце и жил, руководствуясь его советами и наставлениями.

Глава пятнадцатая

В октябре 1894 года приказал долго жить русский царь — третий по счету Александр из династии Романовых.

Был он мужчина громоздкий, с душой, не подверженной тонким настроениям и чувствованиям, всю жизнь боялся террористов, оттого злобился, часом ругался, словно ломовой извозчик, а то и дрался. Жил он из-за скупости скверно — в антресолях Гатчинского дворца, вел счет копейкам, но при случае умел блеснуть, — царские обязанности нес порой с достоинством, которое изумляло всех знавших его близко. Иногда острил, да так, что весь мир трясся от страха.

«Европа может подождать, когда русский царь удит рыбу», — сказал он однажды министру иностранных дел, оповестившему царя, что семь государств ждут его срочного ответа на какую-то ноту. Рассерженные столь неучтивым ответом, государственные деятели Европы начали сердито шуметь, что с таким варваром невозможно жить в дружбе и в союзе, на что Александр на одном из банкетов ответил тостом: «Пью за здоровье единственного друга и союзника, князя Николая Черногорского…» Царь знал силу Руси, он но фанфаронил — его побаивались.

А перед смертью затосковал, — вспоминал, что сделано, в голову лезла разная чепуха: какие-то памятники ставил, принимал парады, железную сибирскую дорогу начал класть, — черт ее знает, нужна ли, все Сергея Юльевича Витте затеи, ладно, посмотрим! — одних монастырей построил сто пятьдесят, н-да, развелось, поди, там лодырей! Заставил учителей, офицеров, гимназистов и чиновников ходить в церкви, — иначе наказанье, — завел церковноприходские школы, где обучали не столько грамоте, сколько православию, насадил земских начальников с наказом: пороть не щадя… Подписывал какие-то договоры с государствами, не очень нужные и не очень выгодные; были многочисленные бунты, и были, по его указам, многочисленные порки в городах и весях; были расстрелы, повешения, на каторгу отправлял сотнями и тысячами… Родил он трех сыновей, но все трое никакими талантами не блещут. Николай, Георгий, Михаил…

Ах, Ники, Ники — драгоценный наследник! Ни характера, ни внешности, ни ума, тяжелый человек, скучный. Связался с какой-то балериной, обдирает она его как липку. Хоть бы выкинул что-нибудь из ряда вон выходящее, безумство какое-нибудь совершил бы. Ничегошеньки! Пишет своей балерине: «Вот подожди, заживем как генералы». Генеральская жизнь — предел мечтаний! Не быть тебе генералом, сынок, не вышел ты у меня в генералы! К работе Ники не очень прилежен, зато к выпивке… О, выпить любит! Полиция доносит: соберутся молодые люди из высшего общества — великие князья, графы, офицеры, — верховодит ими наследник Николай Александрович или его дядя великий князь Сергей, и до того упиваются, что раздевшись до бела тела, выбегают в сад, садятся на корточки и, изображая волков, громко, на всю улицу воют. Буфетчики, заслышав вой, выносят большую лохань с шампанским, а «волчья стая», повизгивая, похрюкивая, кусая друг друга, подползает к лохани и начинает лакать вино, уткнувшись в него физиономиями, да тут и падают замертво…

Это уже свинство, ужасное свинство! Александр Александрович сам выпивал, до белой горячки иной раз дело доходило, но такое свинство!.. Плохой будет из Ники царь, плохой!

Миша, пожалуй, был бы царем покрепче, но, как на грех, родился последним. Петр, прапрадед, тот бы не стал долго думать, посадил бы на престол, кому верил, а неугодного в монастырь. Но ведь то был Петр, и жил он в иное время. Теперь цивилизация, прогресс, черт бы их подрал, все кричат о свободах, о человеколюбии. Прогресс! Что проистекло из этого прогресса? Террористы бомбы научились делать, вот и весь прогресс. Никакого прогресса нет, а есть ложь, ложь, ложь! Об этом ежедневно в течение многих лет втолковывал вернейший друг и советник Константин Петрович Победоносцев. Да что Константин Петрович! Словно и без него он не знает, что все ложь, кроме одного: мы, Александр Третий Александрович, император и самодержец всероссийский… Самодержец, единодержавец! Так было, так будет, так должно быть… Всех, кто против, сечь, вешать, стрелять, на каторгу, в солдаты, в одиночки, в сумасшедшие дома, всех, всех!