Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

—  Противника нет!

—  Где же Энвер?

—  Чисто, пусто! Драпанул, наверно.

Гриневич сел и зевнул.

—  Беда, если южная колонна замешкается. Уйдёт собака в Афганистан.

Утром красная кавалерия без боя заняла города Юрчи и Денау.

Глава шестая. ПАСТУХ

                                                                    Совершив путь славы и чести,

                                                                    поставили смерть впереди жизни.

                                                                                       Махмуд   Тараби

                                                                    Будет жить вечно всякий, кто

                                                                    прожил с доброй славой, потому

                                                                    что и после него воспоминание о

                                                                    добрых делах оживит его имя.

                                                                                          Саади

— Подожди! — буркнул  Ибрагимбек.

Сидя на своём коне, он смотрел из-под руки на далё­кую байсунскую гору, до подножия затянутую свинцово-чёрными тучами с седыми загривками.

—  Чего ждать? — пробормотал гарцевавший рядом Даниар-курбаши.    Карий жеребец под ним вертелся и из-под копыт летели комья глины, сухие веточки, колюч­ки. Коню явно передавалось нетерпение хозяина.

—  Они идут по дну сая. Я ударю и...

—  Подожди... — Ибрагим ткнул рукоятью камчи ту­да, где были тучи. — Такого дождя десять лет не ви­дел...  Этот дурак-командир воды наглотается.   Тогда ударим...

—  Ударим... Я его помню... командира Сухую ручку. Сколько раз вместе водку пили, когда я у них был... Ур-ур кричать умеет, рубиться умеет, но в смысле ума...

Даниар-курбаши не стал распространяться насчёт ума Сухорученко, а только пошевелил пальцем около лба.

—  Его завели в сай, а он, слава аллаху, ничего не понимает.

Нестерпимо парило. Обрывы мешали Сухорученко со дна сая рассмотреть горы и тучу, которая так заинтере­совала Ибрагимбека. Гигантские белые и серые облака, столбами ходившие в небе до самого зенита, вызывали зависть и проклятия бойцов. Совсем недалеко, где-то за холмами, лился дождь, омачивая землю, стекая в бла­годатные ручьи и озерки, неся прохладу и свежесть, а здесь, на дне каменистого сая, блеск раскалённой галь­ки, дышавшей в лицо сухостью и жаром, слепил глаза. Ни ветерка, ни малейшего движения воздуха! Даже ящерицы, даже муравьи куда-то исчезли. Лошади бре­ли, опустив головы. Люди в сёдлах раскачивались, как маятники. После неслыханного подъёма, после взрыва всех душевных и физических сил, вызванных бешеной атакой, сонная одурь стремительным, цепенящим ударом обрушилась на отряд. Только Сухоручен­ко с точностью автомата через равные промежутки времени «подогревал» настроение звучным матом, от которого даже кони встряхивались и начинали шагать бодрее.

Ехавший рядом с комэском Хаджи Акбар каждый раз поворачивал к Сухорученко толстое прыщавое ли­цо и только вскидывал изумленные брови. Помимо вы­полнения обязанностей проводника и фуражира эскад­рона Хаджи Акбар считал своим долгом развлекать командира рассказами о благах и чудесах горной страны,

—  Такие красавицы-таджички там, — разглагольствовал Хаджи Акбар и чмокал губами, — нет равных им по красоте. Определенно женюсь, как попаду в горы.

—  Нашёл время... — удивился Сухорученко. Воспаленными глазами он   изучал жёлтые обрывы, выжженные холмы.

—  Время. Самое время. Без бабы трудно. Я человек больших страстей. Найду невесту-горянку и женюсь.

—  Да разве за тебя, толстопузого, красавица пой­дёт?

—  Девки здесь дешёвые, за сто рублей вот такую же­ну куплю.

—  Просто у вас тут, — вздохнул Сухорученко. — А у меня в Хреновом вот такая баба... белая, крупитчатая осталась... Не то, что ваши сухолядные чернушки.

И сам ещё раз вздохнул:

—  Жена моя давно, наверно, спит с Митькой-теле­графистом. Поскучала,   конечно, поскучала, да и уте­шилась.

—  Если жена неверна, убить надо. У меня тоже есть жена, вот найду её, живот ей распорю, кишки выпущу. Другую жену возьму, две, три возьму. Хочешь, женю те­бя, командир, на черноокой?!

—  Правда? — спросил Сухорученко и подозрительно глянул на Хаджи Акбара, ожидая подвоха.

—  Правда! Не одну жену, четырёх можешь иметь, прими только веру истинную, тебе баб сколько угодно дадут.

—  Кто это мне даст? — насторожился Сухорученко. — С чего бы это?

Хаджи Акбар только усмехнулся. Сухорученко засо­пел, и рыжие волосы, росшие прямо из ноздрей, угрожа­юще зашевелились. Так он и знал — опять этот сукин сын, Хаджи Акбар, его подцепил.

«Чего это Гриневич с ним цацкается, — думал он. — явная контра... Молится всё время — раз, где-то шляет­ся — два, буржуй — три. К стенке — и всё... будь на то моя воля... Жену вздумал предлагать... На чём играет. Понимает сволочь, что все мы тут по бабе изголодались... В дружбу лезет. Здорово… Комэск — будёновец, и у него в друзьях — буржуй».

Не раз Сухорученко заговаривал об этом с Гриневичем ещё в Байсуне, с нарастающим удивлением и него­дованием, даже видя, как Хаджи Акбар втирается в до­верие к командованию. За каких-нибудь пять-шесть дней похода Хаджи Акбар стал своим человеком. Вкрадчивыми, ласковыми манерами он очаровал всех, и без него комдив не делал ни шагу. Говорили ли о марш­руте похода, о снабжении бойцов, о движении разведы­вательных групп — Хаджи Акбар сидел рядом и важно давал советы. Его люди, которых он называл «красными джигитами», скакали день и ночь во все стороны, приво­зили вести о том, что делалось в степи и в горах. По твёрдому убеждению Сухорученко, самого Хаджи Акбара и его «красных джигитов» следовало безотлагательно расстрелять. Но вышло так, что Хаджи Акбара дали в эскадрон Сухорученко проводником. Трофим Палыч вне себя от возмущения тогда же заявил: «Заведёт в заса­ду! Не возьму!»

Но пришлось взять. Другого проводника не нашли, да и уполномоченный Бухарского правительства в Бай­суне ручался головой за Хаджи Акбара.

Эскадрон быстро продвигался на восток. Всё шло благополучно, засад никто не устраивал, в ловушки Су­хорученко не попадал. Но мнения своего Сухорученко о Хаджи Акбаре не изменил.