Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

Но сириец уже вошел в роль.

Он вытащил из-за пазухи коран и раскрыл его на­угад. По количеству стихов в суре он рассыпал на зем­ле зеленые камешки и вдруг завизжал:                         

—  Вижу, вижу. Всадники, всадники. Мечи блистают. Тучи мчатся. Кровь льется.

—  Я одержу победу! — сдавленным голосом вос­кликнул Энвербей.

—  Я слышу топот победоносных сил, — бормотал старец, — огонь поджаривает, ветер раздувает.

—  Тьфу! Уйди!..

Но сириец показал на коня Энвербея и вдруг исте­рически завопил:

—  Конь съел свою тень. Плохая примета!

Солнце стояло в зените и тень от всадника сошла почти на нет.

Ещё мрачнее стал Энвербеи. Он злился на себя: ка­кая глупость — верить в приметы!

Энвербеи имел немалый военный опыт. И он вёл наступление по правилам воинского искусства. Он по­слал вперёд и разведку и воинское охранение. На об­ширных просторах байсунских предгорий двигались испытанные, отлично вооружённые полчища. По замыс­лу Энвера они должны были охватить старым традициионным воинским порядком турок — полумесяцем — Байсунский плацдарм.

Спереди всё громче доносилась дробь винтовок, и всё чаще у зелёного изрядно пропылившегося шелково­го знамени командующего появлялись на взмыленных лошадях обалдевшие от жары, бормотавшие еле воро­чающимся распухшим языком новости, вестовые. Вести приносили они утешительные.

Красные, неся потери, медленно отступали, очищая выходную пасть Ущелья Смерти. Уже в бинокли разли­чались жёлтые домики города Байсун, священные чина­ры на горе. Подул со льдистой вершины старика Байсуна освежающий ветерок.

—  Вперёд, вперёд! — отдавал приказания Энвер­беи, — объявите войскам. С нами аллах и пророк его Мухаммед, гордость мира! Напоминаю:   пятого марта вероотступники-бухарцы созвали съезд населения. На сборище этом они похвалялись, что басмачеству пришёл конец. Клянусь, сегодня вечером проклятые будут с виселиц взирать на наше торжество и веселье.

Он не останавливался сам. И только всё чаще пил шербет с коньяком, который готовил ему мертвоголовый адъютант тут же, на ходу.

—  Не пора ли пообедать! — заикнулся кто-то из приближённых.

—  Нет, после победы в городе будет пир. Вперёд! Клянусь, я слезу с коня только в Байсуне. Аллах! Про­рок Мухаммед никогда не вкушал пищи, пока не повер­гал врага в прах.

Совсем вытянулись лица курбашей, но только Дарвазский бек осмелился пробурчать:

—  Чашка горячее, чем пища! Уж очень он усерд­ствует, наш командующий.

Но сколько ни старался Энвербеи, сколько ни выхо­дил из себя, движение войсковых масс всё замед­лялось и замедлялось, а после полудня и совсем оста­новилось. Скакали вестовые, метались адъютанты, сипло ругались курбаши и военачальники, пыль повис­ла в воздухе, а армия не двигалась.

Пришлось и Энвербею забыть о клятве и слезть с коня, поразмять ноги. Он ходил взад и вперёд и плеткой стегал по головкам серебристой пахучей полыни и еже­минутно спрашивал:

—  В чём дело? Почему вы не говорите, в чём дело!

Он почернел не то от солнца, не то от душившей его злобы и всё спрашивал:

—  В чём дело?

Но никто не отвечал, да и не мог ответить.

Собственно, ответ звучал очень громко и настойчиво. С севера и с юга доносилась всё более настойчивая пальба. Причём в беспорядочную трескотню винтовок всё чаще властно, железной музыкой врезались пуле­мётные очереди.

—  В чём дело?

—  Не понимаю, — ответил генерал Селим-паша, раз­глядывавший в бинокль окрестности. Рука его внезапно задрожала, и он поспешно передал бинокль Энвербею.

Энвербей долго смотрел вдаль, и отвратительноеощущение тошноты поднималось от желудка к горлу. Он смотрел и не верил.

Пологий, жёлтый и до сих пор пустынный склон большой сопки, закрывавшей со стороны Байсуна пасть Ущелья Смерти, ожил. По склонам быстро перебежка­ми двигались пехотные цепи. Да, самые настоящие це­пи, плотные, с чёткими интервалами. Те самые стройные, железные цепочки пехоты, которые решали участь сраже­ний величайших войн истории.

Точно завороженный, смотрел Энвербей. А на него, на его сбитую в беспорядочную кучу, толпящуюся на узком дне лощины Тангимуш, известной под названи­ем Ущелье Смерти, конницу надвигался неумолимый, непреклонный вал ощетинившейся лесом штыков пехо­ты, молча, грозно. «Вот оно, зловещее предсказание, сирийца Сеидуллы Муладжима! Так я и знал!»

Оторвав от глаз бинокль, Энвербей замахал им в воздухе и что-то хотел крикнуть. Но язык не слушался его. Изо рта вырвался хрип. Глаза его выкатились и лицо стало страшным. Да, Энвербей был военным че­ловеком. И он понимал, чем грозит появление пехоты противника здесь, в такой момент для огромных масс кавалерии, зажатых в ущелье, не имеющих, где по­строиться, развернуться.

Как он мог допустить такое. Как он мог забыть про красную пехоту! Да и уверяли, что у большевиков нет пехоты, не осталось пехоты, что пехота разгромлена повстанцами под Бухарой, Самаркандом. Да и он сам во всеуслышание объявил, что большевистских сол­дат он рассеял зимой, разогнал. И вдруг... Их много. Батальон, два — нет, больше, гораздо больше. Ката­строфа!

Селим-паша мрачно произнес, точно прочитал мы Энвербея:

—  Пятый... проклятье, пятый Туркестанский стрелко­вый полк... железные солдаты... видите?.. И жара на них не действует.

Вообще Селим-паша известен был ироническим скла­дом ума, а тут он говорил с явным сарказмом.

—  Скорее! — командует он плотному усатому турку. — Полковник Вали-бей, атакуйте!

Вали-бей поворачивается и, выхватив саблю, коман­дует:

—  Шашки долой.

Личная гвардия Энвербея с топотом, лязгом оружия выстраивается на дне ущелья. Лица патанов полны решимости, клинки блестят на солнце. Кони не стоят на месте.

—  Не надо, — слабым голосом бормочет  Энвер, — не хочу... Злой рок!

—  Какой рок? — уже не кричит, а сипит Селим-па­ша. — Чепуха!

—  Сеидулла Мунаджим... Не надо моих патанов... Они здесь пригодятся. Возьмите других.

—  Кого? Кого? — бесится Селим-паша. — Этот сброд?

Подскочил мертвоголовый адьютант и, держа ладонь у фески, выкрики:

—  Эксцеленц, с юга наступает мусульманский полк.

—  Что? Мусульмане? Их же сагитировали повернуть оружие против большевиков?

—  Эксцеленц, они атакуют нас!

—  Собаки! — пробормотал Селим-паша и, дав шпоры коню, поскакал куда-то в сторону.

—  Куда? Организуйте оборону! — крикнул  Энвербей. Но  пехотинцы   пятого стрелкового шагали совсем близко, всего в ста — ста двадцати шагах, и времени у Энвербея осталось ровно столько, сколько нужно, чтобы вскочить на коня и безмолвно в отчаянии повернуть вниз, к песчаному берегу речки. За Энвербеем поскакал Шукри эфенди. За Шукри эфенди — патаны.  Закачалось, заплескалось посеревшее зеленое знамя пророка и по­плыло над головами тысяч всадников, но не вперед на запад к Бухаре, к Самарканду, а назад, вспять. Знаме­носец с перепугу не сообразил свернуть его. И зелёное пламя полетело, помчалось всё быстрее, всё стремитель­нее вниз по ущелью.