Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

Среди жёлтых скал забурлила, взревела чёрная гус­тая, точно липкая патока, река всадников. Пробиваясь, меся спешившихся и отдыхавших на берегах речки джи­гитов, топча неуспевших вскочить с земли, рыча и ревя, распирая обрывы, поползла тягучей лавой энверовская армия, сметая всё со своего пути, давя свежие подтяги­вающиеся по ущелью отряды.

А впереди на своих отличных, мускулистых конях мчались «генералы»— курбаши. «Когда стадо пойдёт обратно, хромой впереди окажется». Сейчас и Ибрагим-бек, и Даниар-курбаши, и Крючок, и все другие главари басмачей думали единственно только о своей шкуре.

Ущелье Смерти, зигзагообразное, с массой крутых поворотов, усеяно острыми скалами, огромными валуна­ми. Подобно горному всесокрушающему мутному потоку, несущему огромные камни, мчалась масса осатаневших, обезумевших всадников, кроша, ломая кости, рыча, рас­таптывая людей в кровавое месиво, дробя оружие, унич­тожая и обращая в щепки повозки обоза и арбы, калеча верблюдов...

А бойцы пятого стрелкового неуклонно шли и шли вперёд, пропуская сквозь свои боевые порядки красных конников, устремившихся по руслу Солёной речки и взявших в клинки бегущую армию Энвера.

С юга на обрывы поднялись цепи мусульманского полка и открыли огонь во фланг.

Что же случилось? Почему Энвербей оказался столь внезапно лицом к лицу с пехотными цепями?..

Ещё ночью части Красной Армии сбили в неудержи­мом порыве авангарды Энвербея с укреплённых высот по фронту Байсун-Рабат. Но вышло так, что конники Сухорученко отмели разгромленных басмачей не к жер­лу Ущелья Смерти, а на юг, в сторону, в холмистую степь. Энвербей же в полной уверенности, что авангард гарантировал его от всяких случайностей, вёл торжест­венным маршем свою многотысячную колонну вперёд. Дозорная служба оказалась не на высоте. Нукеры, быв­шие в дозорах, больше думали о воде и тени и к середи­не дня автоматически влились в передовую колонну, в которой ехал сам Энвербей, растворились незаметно в ней. Так исламская армия осталась без глаз и ушей.

Пятый стрелковый тем временем медленно, но верно двигался по холмам на восток, оседлав «Дорогу царей», и после полудня охватил пасть Ущелья Смерти не только в лоб, но и с севера и с юга. Наступали цепи без суеты, без стрельбы. Безмолвное их появление оказалось совер­шенно неожиданным для Энвербея.

По ущелью, усеянному трупами порубленных басма­чей, лошадей, по раскиданным винтовкам, шашкам, амуниции красные конники проскочили адыры и вырва­лись в открытую степь. Тучи пыли на востоке и юге по­казывали, что армия Энвербея бежит без остановки. Склонившееся к горизонту солнце светило в спину. Ста­ло прохладнее. Лошади взбодрились.

На закате красная конница взлетела на карьере в кишлак Кафрюн — ставку штаба главнокомандующего исламским воинством Энвера. Но в Кафрюне никого уже не оказалось. Здесь было светло, точно днем. Жарко горели на плоской крыше снопы сухого, кем-то подож­жённого клевера.

На площадке перед мечетью валялись какие-то тюки, хурджуны, столь неправдоподобны в такой обстановке элегантные чемоданы. Комбриг Гриневич слез с коня и, тяжело поднявшись по мраморным ступенькам, клинком кольнул в один из тюков.

—  Господин! — прозвучал чей-то голос, и из-за колон­ны, низко склоняясь, выступил человек в белой чалме, в белом халате. — Остановись!

—  Эге, поди-ка сюда. Тут, оказывается, люди есть.

На свет вышел благообразный толстячок с красными румяными щеками, с смоляной бородкой.

—  Ты кто?

—  Мы, председатель селения Кафрюн. Мы советские.

—  Ого! Председатель? — Гриневич смерил глазами кругленькую фигурку. Взгляд его стал зловещим. Но толстячок ничего не заметил.

—  Господин, прошу покровительства, — здесь вещи самого его высокопревосходительства зятя халифа, господина Энвера-паши. Я знаю, большевики великодушны. Они честны. Большевики не позволят себе и дотронуться до имущества господина зятя халифа.

Ошеломлённый несколько таким словоизвержением, Гриневич безмолвно протянул руку и сдернул с головы толстячка его чалму. Затем, поглядев, что клинок в руке его весь в крови, спокойно и тщательно вытер его и по­слал в ножны.

Бледность разлилась по лицу толстячка, и он криво улыбнулся.

—  Где Энвербей?— спросил Гриневич.

—  Господин Энвер-паша отбыли... э-э... и его патаны отбыли... Ускакали...

Бойцы, не слезая с топчущихся на месте, бурно дро­жавших, скаливших покрытые пеной зубы коней, смотре­ли выжидательно.

—  Так, — сказал Гриневич, отшвырнув чалму и по­глядывая лукаво на своих бойцов, — сбежал Энвер, вы­ходит. Значит, победа, товарищи!

Бойцы молчали. Только теперь они почувствовали, как они устали.

Ткнув пальцем в груду чемоданов и переметных сум, Гриневич вдруг гаркнул:

—  Значит, задал драпу, господин Энвер. А ну-ка, ре­бята: «Ура!» И погромче.

Из всех глоток вырвалось громовое ура, такое силь­ное и звучное, что толстячок испуганно присел и забегал глазами. По лицу его видно было, как он жестоко рас­каивается, что остался охранять имущество Энвербея.

—  Что ж, — хлопнул толстячка по плечу комбриг, угадывая его не совсем  весёлые мысли, — ты храбрый малый. Видать, служишь своему верой и правдой. Ну, а теперь будешь служить пролетариям. Давай, разводи огонь, зови людей.

Бойцы грузно стали слезать с коней, разжигать ко­стры.

С юга послышался мерный топот сотен коней. Зазве­нела песня:

С неба  полуденного

Жара не подступись,

Конница  Буденного

Едет по степи.

Не сынки у  маменек

В  помещечьем  дому,

Выросли мы в пламени,

В  пороховом дыму.

Будет белым  помниться,

Как травы  шелестят,

Когда  несется конница

Рабочих  и  крестьян.

Стоя на краю террасы, широко расставив ноги, Гри­невич вслушивался в песню.

— Не иначе третий эскадрон, их песня, — удовлетво­ренно проговорил он и, достав кисет, принялся крутить козью ножку.

Поразительное зрелище в тот день представилось бы тому, кто вздумал глянуть с аэроплана на долину реки Сурхана. Долина уходила в ночь, вся ки-шащая движе­нием, точно разворошенный муравейник. Дорога царей, караванные тропы, пешеходные тропинки шевелились и двигались. В столбах розово-золотистой пыли бежали пешие, скакали конные. Много людей карабкались к се­верным перевалам; перебирались через горные потоки, толпились на бродах через вспухшие от снеговых вод реки. Решительный, громовой удар пехоты на коротке в пасти Ущелья Смерти в какое-то неуловимое мгновенье разрушил весь хитрозадуманный механизм армии исла­ма, порвались все связи между отрядами курбашей, с таким трудом увязанные Энвербеем за зиму. Сразу же уничтожены были плоды многих трудов, сове­щаний, переговоров, обеспечившие, казалось, единый фронт всех контрреволюционных сил под знаменем исла­ма. Идея Туранского государства не выдержала стреми­тельной атаки бойцов Красной Армии. Великан рухнул от одного удара. Паника овладела умами и сердцами воинов ислама. Всё бежало. «Спасайся кто может!»