Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

полезных вещей. Ножички непонятного предназначения, открывалки, мочалки, скалки, крючки, дощечки, выжималки и так далее.

Минут через пять выхожу из магазина с пластиковым пакетом в левой руке и свернутой газетой в правой и быстро сворачиваю на улицу, параллельную той, на которой стоит гостиница. Еще два поворота, и я оказываюсь на заднем дворе гостиницы. Остановившись, прислушиваюсь. Тишина. Опустив лицо и напевая по-французски «Sous le ciel de Paris», быстро иду к двери черного хода. Сзади, совсем близко на плохом французском раздается не очень уверенное: «Эй, мсье, извините». Так я и знал.

Вздрогнув от неожиданности, выпускаю пакет из левой руки. Не оборачиваясь, испуганно спрашиваю через плечо: «Excusez-тоі?» и останавливаюсь. Сейчас стоящий сзади человек должок автоматически бросить взгляд на пакет. Пора.

Мгновенно провернувшись на левой ноге, бью газетой по правому локтю того, кто стоит сзади. Тупой хрустящий звук удара и короткий болезненный крик. Новый замах, человек уклоняется, и теперь защищаться приходится мне. Отбив удар рукой, вижу, как нападавший неудобно лезет левой рукой за пистолетом. Сблизившись прыжком, бью его левым кулаком в солнечное сплетение и правым локтем в висок. Нападавший молча валится на землю.

Путь к черному входу в гостиницу свободен. Бросив в мусорный бак только что купленную деревянную скалку, которая была завернута в газету, отпираю с помощью нехитрых приспособлений дверь. Надин за стойкой говорит по телефону. Приветливо кивнув, она дает мне ключ.

* * *

Из окна коридора выглядываю на улицу. Машина наблюдения стоит у входа в гостиницу. Ну и хорошо, ну и славно. Надо собирать вещи — скоро того типа с заднего двора хватятся. Я был прав, Хелле меня в покое не оставит. Приставучий парень на заднем дворе это не наблюдение, это уже один из группы, целью которой является захват или ликвидация.

Отпираю номер, закрываю за собой дверь и зажигаю в коридоре свет. У меня всего… Тут же понимаю, что с облегчением переводить дыхание рано — из ванной беззвучно появляется человек, который упирает мне в спину что-то твердое. Не хотелось бы думать о самом плохом, но скорее всего это ствол пистолета с глушителем. Если человек за моей спиной нажмет на спусковой крючок, меня ждет быстрая и относительно безболезненная смерть.

Из комнаты выходит еще один. Быстро ощупав мои карманы, он перекладывает к себе их содержимое и поворачивает меня к двери. Визитер с оружием прежде чем убрать пистолет подносит его к моему лицу. Я в ответ понятливо киваю — дураку ясно, что имеется в виду.

Меня довольно споро сводят вниз по лестнице и конвоируют к черному ходу. За стойкой стоит моя юная приятельница. Все еще занятая разговором по телефону, Надин не обращает на нас ни малейшего внимания. Оно и к лучшему, в этой ситуации ее наблюдательность ни ей, ни мне пользы не принесла бы.

Почти бегом мимо лежащего на заднем дворе тела, которое мои сопровождающие хладнокровно игнорируют, и к машине. После нескольких минут неторопливой езды мы останавливаемся на пустынной улице рядом с другим автомобилем. Я на заднем сиденье, справа сидит один из похитителей, уперев мне в бок ствол пистолета с глушителем.

Из поджидающей нас машины вылезает высокий массивный мужчина. Светло-каштановые волосы, четкая линия лица, прямой нос, глубоко посаженные карие глаза. Пока он шагает к нашей машине, я только вздыхаю. Этого человека я знаю по материалам, полученным из Москвы. Это наша первая встреча с Гутманисом, и скорее всего она окажется последней.

* * *

Сидящий рядом с водителем похититель уступает Гутманису место, одновременно что-то говоря вполголоса. Слышны слова: «…на заднем дворе… пробита голова… надо отправлять в больницу». Гутманис кивает и не без труда поворачивает ко мне голову на сильной шее. Мне остается только ответить ему ясным взглядом и пожатием плеч: «Так вышло».

Поднимаю руку с зажатым в ней флаконом с лекарством от малярии и достаю таблетку. При этом приходится отвести направленный мне в печень ствол пистолета. Сосед справа злобно бурчит, но терпеливо возвращает ствол на место. У него костистое породистое лицо, чеканный римский профиль, узкий рот и жесткий, нехороший взгляд светло-карих глаз.

Сунув в рот сигарету, но не раскуривая ее, Гутманис спрашивает с легким прибалтийским акцентом:

— Ничего, что я спиной? У нас с вами вообще как-то не получается по-человечески, лицом к лицу. Буду краток: если вы скажете, кто вы и зачем здесь, то перестанете быть опасным для нас. Тогда мы вас отпустим.

Кому сказать — не поверят. Такого тупика я предвидеть не мог. Знай я хотя бы что-то, хоть чуть-чуть о сути операции против «Гермеса», я бы сейчас сам искал встречи с Гутманисом для его вербовки. Но это если бы я знал о том, как его используют. Сейчас темы для подобного разговора у нас категорически нет. Конечно, можно было бы попробовать и так, с чистого листа, устроить импровизацию на пустом месте. Но для этого надо выгнать из машины двоих свидетелей.

Может, все-таки попробовать? Кладу таблетку в рот и опускаю руку с флаконом, по пути снова отведя от себя ствол пистолета. И тот снова упирается мне в бок. Покосившись на пистолет, по возможности хладнокровно начинаю:

— Я хотел бы с вами поговорить…

Сидящий рядом римлянин с такой силой тычет мне глушителем под правое ребро, что в глазах плывут темные круги. Круги начинают быстро светлеть и исчезать, и тут я получаю еще кулаком в ухо.

Человек с пистолетом сквозь зубы шипит:

— Будешь говорить, когда позволят!

Зачем он это делает? Какой-то сумасшедший подручный у этого Гутманиса. Странно, это абсолютно ненормальная реакция, а неврастеников на такой работе, как правило, не держат. Ответ я слышу от Гутманиса, который предупреждающе повышает голос:

— Отто, перестань, мне надо с ним поговорить.

Отто?! Мои дела обстоят гораздо хуже, чем я мог предполагать! Когда меня вели гостиничными коридорами, я надеялся на то, что впереди ждет последнее предупреждение, может быть, сильное избиение. Сейчас получается, что ничего такого не будет.

Сосед с пистолетом не кто иной, как Отто Хелле. Теперь понятно, отчего его панически боится Бортновский. Тут меня впервые охватывает короткий приступ ледяного ужаса. Я органически не переношу ситуаций, в которых от меня ничего на зависит. Сейчас же я лишен возможности хоть как-то повлиять на ход событий. Хелле ничего не стоит нажать спуск, сейчас он хочет этого больше всего на свете. Его может удержать только опасение сорвать операцию Ковальски, вызвать недовольство человека, которому он служит. Господи, сделай так, чтобы и