Меншиков - Николай Павленко

Указы царя, обращенные к мазепинцам, обманом уведенным изменником в шведский лагерь, вызвали сочувствие. Первый царский указ был датирован 1 ноября, затем его повторили 7 и 10 ноября. Указы обещали амнистию всем возвратившимся в течение месяца со дня их обнародования.[132] Рядовые казаки искали случая вырваться из шведского лагеря. Мазепу покидали и люди, пользовавшиеся на Украине широкой известностью. Среди них – миргородский полковник Даниил Павлович Апостол, генеральный хорунжий Иван Сулима, охотный полковник Игнат Галаган. Последний прибыл в русский стан не один, а в сопровождении сотен казаков, сумевших по пути пленить несколько десятков шведских драбантов.

«Не сделай ты и со мной такой шутки, какую сделал Карлу», – сказал Петр Галагану. «Разве, – отвечал Галаган, – принесть свою голову к нему за взятых сих драбантов? Вот тебе, государь, сии шведы и заклад наш».[133]

Все возвратившиеся были обласканы царем. Апостол, например, помимо маетностей (собственности), которыми он владел ранее, получил новые.

Бывший гетман очень скоро убедился, что его изменническую затею не поддерживает ни старшина, ни народ, – изменник оказался в одиночестве. Украинцы не только не шли на уговоры гетмана и короля, но повсеместно, как то говорилось в царском указе, «от всех прелестей неприятельских уши затыкали и не внимали».[134]

Украинцы сохранили верность России. 30 октября Петр писал Ф. М. Апраксину: «Правда, хотя сие зело худо, однако ж он (Мазепа. – Н.П.) не только с совету всех, но не с пяти персон сие зло учинил. Что услышав, здешний народ со слезами Богу жалуютца на одного и неописанно злобствуют». В тот же день в письмах князю Василию Владимировичу Долгорукому: «Аднако ж, слава Богу, что при нем в мысли ни пети человек нет, и сей край как был, так есть». У царя не появилось оснований для тревоги и восемь дней спустя: «Итако, проклятый Мазепа, кроме себя, худа никому не принес (ибо народом имени ево слышать не хотят)».[135] Гневная реакция украинского народа на вражеские универсалы и манифесты объяснялась, конечно же, не их неловко составленным содержанием, грубой ложью и клеветническими выпадами против России, а прежде всего более глубокими причинами: многовековую дружбу, основанную на близости языка, культуры и быта, общности религии, не могли поколебать универсалы и манифесты, сколько бы ни вкладывал в их содержание лжи, лести, ханжества и пронырства коварный Мазепа и его новый покровитель.

«Старик Мазепа» пришел в «неописанную скорбь» не столько потому, что лишился своих сокровищ, сколько потому, что ход событий не удовлетворил ни одного из его тайных желаний. Его не поддержали все слои украинского общества. Предатель очень скоро понял, что и надежды на непобедимого воителя Карла XII рухнули, подобно карточному домику: он имел возможность наблюдать, как таяла шведская армия, а долгожданной победы над немощными «московитами» все не было. Успел изменник убедиться и в том, что русская армия, напротив, набирала силу. Короче, Мазепа разуверился в конечной победе шведов, а увидев, что он безвозвратно проиграл, стал мечтать о новом предательстве, на этот раз предательстве Карла – Мазепа стал искать пути, чтобы вернуться под покровительство русского царя.

Во время аудиенции у Петра 21 ноября только что ушедший от Мазепы миргородский полковник Апостол передал царю его тайное предложение. Суть его состояла в том, что Мазепа, если царь ему позволит возвратиться в российское подданство, обещал передать в его руки захваченных им в плен шведского короля и самых видных генералов. Ян Мазепа пожелал вновь стать Иваном Мазепой; гарантами его безопасности должны были выступить европейские дворы, им названные. Некоторое время спустя предложения Мазепы повторил Галаган.

Какое впечатление на царя и его министров произвела готовность Мазепы предать своего покровителя Карла XII?

Однозначно ответить на поставленный вопрос вряд ли возможно, ибо не сохранилось ни одного источника, в котором бы отразилось подлинное отношение Петра к этой затее бывшего гетмана. С одной стороны, предложение привести в русский лагерь пленными короля и его генералов было соблазнительным, ибо такая операция давала России желаемый мир. Но с другой стороны, царь и его министры теперь уже не питали иллюзий, убедились в вероломстве Мазепы и имели все основания сомневаться в его искренности.

Если, однако, руководствоваться здравым смыслом, то ясно, что у Мазепы будто бы и не должно быть резону лукавить и затевать рискованную игру с царем. Петр ничего не терял, в то время как самому Мазепе его происки могли стоить жизни, если бы о них проведал Карл. Наконец, не следует отвергать и возможный расчет Петра – выманить предателя из шведского лагеря и учинить над ним расправу, которой тот достоин.

Как бы там ни было, но царь не отклонил с порога предложение Мазепы, переданное ему Апостолом, и миргородский полковник писал Мазепе: «Принят я над сподевание милостиво, и изволил царское величество того предложения от вашей милости добродея приказанного выслушать у мене сам зело секретно […] Однако ж о том сумневался, правду ли я от вашего сиятельства поведаю, понеже мне от Вас на письме подлинно ничего не выражено».[136]

Коварный Мазепа, конечно же, избегал «выражать» что-либо «на письме», ибо понимал, что тем самым он отдавал себя во власть царя – стоило тому известить злопамятного Карла, что его новый «верный подданный» ведет двойную игру, как старый интриган оказался бы вздернутым на виселицу.

Предложению Мазепы царь не внял: «…знатно, – как писал Апостол бывшему гетману, – не доверивая еще». Лишь после того как это предложение повторил прибывший в царский стан полковник Галаган, Головкину было поручено вступить в сношение с Мазепой. 22 декабря канцлер отправил Мазепе письмо с извещением, что Петр «на те кондиции, чрез помянутого господина полковника предложенные, соизволил и гарантеров, желанных от вас для содержания той амнистии, принимает».

Этим флирт с изменником и закончился. Дело в том, что в декабре того же года в руках русского командования оказался гонец Мазепы к Станиславу Лещинскому. Из содержания отобранного у него письма явствовало, что предатель не раскаялся, а плел очередную интригу.

Между прочим, новый хозяин тоже не доверял обретенному на Украине союзнику. Мазепу повсюду сопровождали не сердюки и казаки, а конвой шведских солдат – Карл справедливо рассудил, что человек, предавший одного повелителя, способен с такой же легкостью предать и другого. В русской ставке об этом знали через перебежчиков и пленных: «Те ж полоняники сказывают, – иронизировал Головкин в письме к послу в Стамбуле Петру Андреевичу Толстому, – что помянутой изменник Мазепа в таковом состоянии и почтении у шведов содержится, что около оного всегда швецкой кавалерии по триста человек неотступно обретается, и где в которой храмине спит – и тамо внутри оной караул швецкой бывает. А егда в каляске в дороге ездит, тогда с ним сидит офицер швецкой».[137]