Сказки Бурого Медведя - Лепешкин Михаил

— Та-ак, и кто это у нас тут, такой прыткий?

«Эх, дурья башка! Вот попался-то! — подумал Малёк. — Теперь кричи не кричи, а мало не покажется…»

Холод Ясне давно был не страшен. Могла она согреть себя даже в лютую метель, будучи в одной исподней рубахе. Темноты тоже не боялась, к тому же за запертыми дверьми — чего страшиться-то? Зналась она с разными силами, и светлыми, и тёмными, и все могла их на пользу направить. Тут ведь как? Раз есть оно в Мире нашем, значит нужно для чего-то. А раз нужно, так и помочь может. Как в хорошем хозяйстве всё на пользу идёт, так и тут — любая сила для чего-то да пригодится. Многое успела она за вечер обдумать. Многое, на что раньше времени не хватало, опробовать. Многое на будущее наметить. Столько планов в голове возникло, что и не уходила бы отсюда ещё года два.

Только она спать собралась, да вокруг мыслью раскинувшись, человека на улице за стеной почуяла. Что за человек? Ага, тот самый кметь, что на руках её нёс да сегодня в темницу вёл. А что надо-то ему тут? О! Насторожился, за угол в тень скользнул. А вот родной дух приближается. Малёк! «Осторожно!» — хотела она закричать, да не успела, и тот задрыгался, сильной рукой на воздух поднятый. Попался! Было полбеды, теперь настоящая беда пришла!

А Яробой Малька разглядывал, в воздухе туда-сюда как псёнка поворачивая:

— Ты кто таков? Зачем тут?

— Тебе-то что? Давай, кричи, что с мальцом справился. В том тебе великая слава будет!

— Да, велика слава — комара прихлопнуть! — усмехнулся кметь, как кошка с мышью играя.

Малёк извернулся, за держащую руку ухватился и ногой в лицо супостата ударил! Но тот не зря воинскую кашу ел, как щенка его за шкирку другой рукой перехватил, до лица достать не дав, да встряхнул так, что у Малька ноги выше головы подскочили и чуть не разлетелись в разные стороны.

— Вот время нашли славу делить! — раздался вдруг тихий голос Ясны из окошка. — Коли по делу пришли, так говорите, а коли безделье какое затеяли, так по домам ступайте, добрым людям спать не мешайте.

— А чего он меня схватил? — возразил Малёк.

— А чего он ногами дерётся? — в тон ему возразил Яробой.

Оба посмотрели друг на друга — и усмехнулись. Опустил его Яробой:

— Иди уж, разговаривай. Я посторожу пока.

Подошёл Малёк к окошку, присел.

— Как ты, сестрица? Может помочь чем?

— А что мне будет? Душа проста, совесть чиста да разум светел! Ты бы вот, братец, желудей мне принёс. Дюже соскучилась я по ним.

— Далёк путь к тем желудям. Успею ли? Да и матушку как оставишь? Она за батюшкой ходит, а рана у него без тебя не заживает больше.

— Не на теле у него рана, а на душе. Нет страшнее раны, чем рана душевная, родными детьми нанесённая. Потому и не смогла я её сразу залечить.

— Ух, попадутся они мне, братцы проклятые!

— Не кори их. Чужим умом живут. Под чужой волей ходят. Та воля и движет ими. Не безпокойся за отца. Матушка всё как надо сделает, и я коли что подсоблю. А твоя задача жёлуди принести. Совет мне нужен и помощь Родова.

— Принесу, сестрица! Ты только держись, родная. Я со всех ног побегу!

— Беги. От тебя не только мне, всей Земле нашей подмога нужна.

Отошёл Малёк от окошка, хотел обратно идти, но Яробой его взял да на тын поднял, а дальше уж он сам справится — что же это за мальчишка, что с забора не слезет?

— Тебя сторожить поставили? — спросила его Ясна. — Так что же ты супротив долга идёшь?

— Он же не побег устраивал, а поговорить пришёл. Чего мне вашим разговорам мешать?

— А чего же не через ворота его выпустил?

— Так тут ближе. Но коли честно, так и не ставил меня здесь никто. Обещал я матушке твоей проследить, чтобы по правде всё с тобой сделано было. Потому и пришёл убедиться, не сделал ли кто худого?

— Тебя как звать-то?

— Яробой.

— Ну и как, Яробой? По правде всё сделано?

— Пока вина с человека не снята и не доказана, надлежит в темнице его держать. Так что правильно всё.

— А как доказать вину его, коли не знает он её за собой?

— Кто не знает, а кто и знает да молчит. Таких с пристрастием допрашивают.

— А коли не доказана вина и нет её, а человека изуродовали да калекой оставили? Кто за то вину на себя возьмёт?

Задумался Яробой:

— То сломанное древо ведает, его волей святые отцы дела творят. А нам исполнять надо.

— Вот-вот, исполнять да думать поменьше. А то ведь до того додуматься можно, что и неугодным станешь. А раз раб неугоден, так и избавится от него хозяин. Ты лучше иди, а то заметит кто да подумают чего нехорошего. А коли не окажется меня тут денька через три-четыре, так на тебя покажут.

— Да как же ты сбежишь-то с темницы такой?

— А в кошку обернусь да вылезу. Али птицей улечу. А может, блохой упрыгаю или змейкой уползу. Я же ведьма!

— Тьфу на тебя! О чём говоришь-то? Чем шутишь?

— А что ты в тех зверях плохого видишь?

— В зверях ничего, да ты мне в этом облике люба, а не блохой да змейкой.

Смутился Яробой, что выдал любовь свою, замолчал. И Ясна молчит. Негоже над светлыми чувствами шутки шутить.

— Ладно, завтра у меня великий день! Посвящение в веру! А послезавтра снова приду. Ждать будешь?

— Ну, до послезавтра уж так и быть, подожду. А что на том посвящении будет?

— К воинству сломанного древа примкну! Гриднем стану. На большом обряде меня новым именем назовут.

— Ух ты! Это сильно. И что за имя у тебя будет?

— Пипесоний!

Сначала за окошком наступила тишина, а потом раздался приглушённый смех, и слышно было, что сдерживается Ясна из последних сил, да по темнице чуть не катается! Подвинулся Яробой ближе к окошку, заглянуть пытался, но в темноте не увидел ничего, только всхлипы да смех придавленный услышал.

— Эй, ты чего там?

Долго Ясна в себя прийти не могла, наконец, немного успокоилась.

— Это кто ж тебе такое имечко придумал? — ещё всхлипывая от смеха, спросила она.

— Ничего и не придумал. Это только у варваров имена придумывают. А у нас называют по именам святых людей, веры нашей подвижников, которые в этот день именинники. Ну, или вчера там, или завтра. В общем, в течение трёх ближайших дней. Тем самым покровительство их к себе призывая.

— Уж не знаю, что там этот святой сделал, чем он помочь может, только с твоим именем в бою яриться да врагов крушить, а с тем, новым, со сна по малой нужде бегать.

— Ты, девка, думай, что говоришь-то! Святой Пипесоний в чужой земле смерть принял. Он туда с войском пришёл да велел вождям варварским в истинную веру перейти. Но те отказались и не отринули ереси своей. За то он их сжечь приказал живьём. А потом, когда войско ушло, а он остался веру блюсти, так те язычники его смертью подло и убили.

— Так чего же святого в нём? Те вожди, что своей веры не предали, хоть и знали, что страшной смертью умрут, пожалуй, большей славы достойны. Нешто тебе, воину, их сила и воля не понятны? Ведь Пипесоний твой в их землю пришёл со своим уставом да войско с войной привёл. Значит, враг он для них. А ты принял бы вражью веру? Через слово можно к силе приникнуть, и она тебе поможет! А другое слово твою силу отберёт и в свою сторону направит. Твоё имя силы Земли призывает, в бою тебя хранит да на ворога страх наводит. А ты на что его менять будешь? С чем созвучно для тебя новое имя?

— …вот, истинно ты ведьма! Пойду я. Готовиться мне надо к завтрему.

— Конечно, иди. Будущий Пипесоний.

Развернулся Яробой да по тропинке снегом захрустел, злобу в себе давя. Уже не таясь дошёл до хором отца Мигобия.

— Эй, кто там? Ты чего тут среди ночи шлындаешь? — выскочил стражник.

— Гуляю я тут, — огрызнулся Яробой.

— А вот нечего тут гу-хак-к, — не закончил свою речь стражник, отлетая от страшного удара головой в сугроб.

— А ты мне тут поприказывай. Крыса храмовная, — поднял Яробой стражника за шиворот, — я тебя научу княжьих людей уважать, — замахнулся ещё раз.