Лицей послушных жен (сборник) - Ирэн Роздобудько

Была еще парочка уколов насчет черной неблагодарности за все то, что он для меня сделал (перечень был гигантский – за всю жизнь не отработать и первых пяти пунктов!). Как окончательный вердикт прозвучало то, что не зря Бог шельму метит. Мирось даже попробовал передразнить мое заикание, но плюнул, схватил меня за плечи, вдавил в матрас, несколько раз хорошенько встряхнул и шесть раз повторил вопрос: «Кто он?!»

Я подскакивала под его сильными руками, но была уже не здесь, потому что поймала себя на том, что способна видеть все со стороны и при этом – думать!

В такой вот ситуации! Я думаю и страшно удивляюсь тому, что, как оказалось, у человека «не было никаких сомнений» насчет меня. Никаких! Все десять лет – никаких сомнений в том, что пригрел на груди змею.

Это было так странно.

Просто странно, и больше ничего.

Но и обидно – а если бы это была только шутка, розыгрыш, тот дурацкий эксперимент, о котором говорила Томочка? Как бы он смог вернуть все назад после сказанного?

– Спасибо, – сказала я. – Спасибо…

И начала одеваться в первое, что попалось под руку. Он выдергивал вещи и снова забрасывал в шкаф. Я доставала другие.

За этим веселым занятием нас и застал звонок в дверь. Закрыв шкаф на ключ, Мирось бросился к своей «скорой помощи».

В коридоре зазвучали голоса – его новый, незнакомый, слишком звонкий, истеричный и тихое щебетание Томочки.

Потом все стихло.

Пошли в кухню, закрыли дверь.

Я села на кровать, тяжело дыша и думая, как бы мне выбраться отсюда, ведь они там, наверное, заняли «круговую оборону».

Но через минуту в спальню вошла Томочка. Вошла как в палату к больной – с сочувствующим выражением лица и красными от волнения щеками.

Я посмотрела на нее новым взглядом. Она до сих пор была похожа на Одри Хепберн, даже выглядела намного лучше ее в ее годы, ведь Одри умерла от рака и на последних фотографиях была чересчур высохшей и утомленной.

Томочка села рядом и взяла мою руку, как хороший врач.

– Это правда? – спросила она.

– Что именно?

– То, что ты сказала Миросику?

– Воплотила твою идею в жизнь, – усмехнулась я. – И могу сказать, что ты была права: человек лучше познается при разводе.

– Значит, это не правда? – обрадовалась она.

– Нет, это правда, – сказала я. – Когда будешь записывать свои исследования, не забудь указать, что такие эксперименты нельзя проводить безосновательно.

Она провела рукой по моей взлохмаченной голове:

– Я тебе не верю.

Я была тронута: оказывается, Томочка не считала меня пригретой змеей. Она сказала и сделала то, что должен был бы сказать и сделать Мирось. Но его поезд уже был далеко позади.

– Это правда, – повторила я. – И я хочу развестись, пока не поздно. И пока у него есть ты.

Она покраснела еще больше.

– Не мели ерунду! У вас хорошие многолетние отношения, стабильные, подкрепленные материальными и духовными ценностями…

– …XXV съезд КПСС определил дальнейшую программу последовательного подъема материального и культурного уровня советского народа на основе пропорционального и динамичного развития народного хозяйства… – скороговоркой подхватила я.

– Что? Да ты больна! У тебя горячий лоб!

– Разве не помнишь, как я тебя учила? – захохотала я и добавила вполне серьезно: – А про свою дыру в сердце тоже забыла? Дыру, в которую я влезла всей пятерней несколько лет назад, а? Ведь если бы не я…

Томочка смотрела на меня широко раскрытыми глазами и молчала. Почти так же, как тогда, в гастрономе. Но теперь ее лицо не светилось таким безупречным бело-розовым фарфором, и уголки губ давно уже опустились вниз. А в роскошной и аккуратной прическе я заметила серебряную нитку седины, которой раньше никогда не замечала.

– Вот теперь есть шанс все исправить… – тихо сказала я. – Человек не может жить с дырой в сердце – рано или поздно это заканчивается дырой в голове.

Она покачала головой:

– Прошлое исправлению не подлежит. А все уже давно в прошлом…

– Подлежит! – весело сказала я. – Если мы этого захотим! Стоит всего лишь найти нужную лазейку…

Можно только представить взгляд, которым окинула меня Томочка. В нем была неподдельная взволнованность – но не тем, о чем я сказала, а скорее состоянием моего психического здоровья. Если так пойдет дальше, то она полностью убедится в том, что надо вызывать «скорую».

Она неловко молчала, переваривая мое предложение. Конечно, решение должно прийти к ней не сегодня и не завтра – я ее не торопила, но знала, что оно наверняка будет. И поэтому даже обрадовалась, когда она перевела разговор на то, ради чего сюда и примчалась.

– А кто он, где вы познакомились – в больнице? – спросила она.

Вопрос, сформулированный почти так же, как его задал Мирось, прозвучал мягко – на него хотелось ответить.

– Это было давно, в 80-х… А он до сих пор живет один, без меня. И это тоже надо исправить.

– То есть ты хочешь сказать, что в детстве у тебя был друг, которого ты встретила сейчас?

Я просто диву далась, насколько четко и просто Томочка сформулировала такую запутанную историю. Внешне все выглядело именно так – достаточно обычно и понятно.

Я кивнула:

– Да, в детстве у меня был друг… Настоящий большой друг. Но его давно уже нет. Зато я нашла другого. И он есть.

– Я ничего не понимаю, но ты уверена, что поступаешь правильно? – тихо спросила Томочка.

– Я уверена, что поступаю правильно в отношении тебя, – сказала я. – А в отношении себя уверена только в одном: я знаю, что такое любить.

Больше я ничего не сказала.

Дала понять, что разговор окончен, отвернулась лицом к стене. И тактичная Томочка, бросив на меня растерянный взгляд, ретировалась из комнаты.

Пока она здесь, пока будет успокаивать Мирослава, у меня есть шанс незаметно выскользнуть из квартиры. Я больше не чувствовала ее своей, быть здесь стало нестерпимо. Все в ней говорило о моей временности. Здесь не было ни одной вещи, которая бы стояла на том месте, на каком хотела бы я, – все обставлял Мирось. И не дай Бог было сдвинуть с места хотя бы тумбочку или стул или поменять занавески. Сначала я бунтовала, потом смирилась, а позже все переводила в шутку. И старалась больше времени проводить на работе…

Я без сожаления закрыла за собой дверь.

У меня было еще одно важное дело. Оно должно было поставить окончательную точку в сомнениях по поводу реальности происходящего.

Я взяла такси и поехала в университетский сквер.

Было почти то же время, в которое мы договаривались встретиться с Олегом несколько дней назад, а точнее, целую вечность назад, когда все в жизни казалось мне сплошным бредом, хаосом и потеряло всякую ценность.

На улице также стояла жара, но теперь я ее не замечала. Сквер был почти пустой, – наверное, люди поняли, что эта аномальная погода все-таки не шутки, и спасались от солнца за занавесками своих жилищ.

У меня была надежда, что пожилые люди не изменяют своим привычкам, и я не ошиблась: фигурка в черном, как сухая ветка, торчала на той же скамейке.

Внизу кружились и ворковали голуби, лениво склевывая с горячего асфальта крошки хлеба.

Аделина Пауловна!

Врач четвертого управления.

Пенсионерка союзного масштаба…

Как только я опустилась на скамейку, она оторвалась от своего занятия – и на меня взглянули знакомые, выбеленные временем глаза. Я подумала, что мне нужно напомнить о себе, но старушка дружески улыбнулась:

– О! Приятно видеть вас. Помню: вы не любите голубей…

– Да, это я, Аделина Пауловна, – сказала я.

Она осмотрела меня с ног до головы профессиональным взглядом.

– Вы похудели? Да, да, очень похудели. Но это вам к лицу. Кажется, вы жаловались на болезнь? Как чувствуете себя? Давление? Температура?

Еще секунда, и она оттянет мои веки пальцами, заставит показать язык – «А-а-а!» – и постучит по согнутому колену ребром ладони.

– Спасибо, – поторопилась ответить я, – все в порядке. Я не была больна. Если помните, вас заинтересовало то, что я заикаюсь…

Кстати, произнося это, я заметила, что говорю почти нормально, и продолжила:

– Вы дали мне совет. Так вот, я им воспользовалась и…

– Что за совет? – с любопытством спросила старушка.

– Ну как же? – растерялась я. – Вы сказали, что всегда практиковали этот метод со своими пациентами – возвращали их в точку отсчета начала болезни…

– Неужели? – снова бойко перебила она меня.

Я терпеливо пересказала ей суть нашего прошлого разговора.

Она слушала и смотрела на меня с неподдельным восхищением.

Наконец в ее глазах засветилось понимание, и она сказала:

– Точно! Это мое изобретение, которое я назвала «ситуативная медитация»! К сожалению, оно нигде не зафиксировано. В те времена было достаточно трудно пройти патентную комиссию… – Она тяжело вздохнула. – Поэтому я практиковала свой метод только с теми, кому доверяла.