Мама и смысл жизни - Ирвин Ялом

— Верно, верно! — отозвался доктор Вернер. Его серо-голубые глаза блестели, он явно наслаждался этим бунтом, ситуацией, в которой подросшие дети, отложив соперничество, дружно поднимают руку на отца. По правде сказать, доктор Вернер был счастлив. Боже мой, думал он, только представьте себе! Фрейдовская первобытная орда, в полный рост, на Сакраменто-стрит! На мгновение он поколебался, не предложить ли группе эту интерпретацию, но передумал. Дети к этому еще не готовы. Может быть, позже.

Вместо этого он ответил:

— Но не забывайте: я не критиковал чувства доктора Лэша по поводу Мерны. Да любой терапевт переживал такое по отношению к неприятному пациенту! Нет, я не критикую его мысли. Я критикую только его несдержанность, его неумение держать свои чувства при себе.

Это спровоцировало еще один взрыв протестов. Некоторые защищали решение Эрнеста — открыто выразить свои чувства. Другие критиковали доктора Вернера за то, что он не строит доверительные отношения среди участников семинара. Участники хотят чувствовать себя в безопасности. Они не хотят уворачиваться от шпилек в адрес их терапевтических приемов, особенно если критика основана на традиционном психоаналитическом подходе, невозможном в обстановке нынешней медицины.

Наконец сам Эрнест заявил, что дискуссия стала непродуктивной, и предложил группе вернуться к теме его контрпереноса. Несколько участников рассказали о похожих пациентах, которые изматывают и истощают их, но самым интересным Эрнесту показалось замечание Барбары.

— Это не похоже на обычное сопротивление пациента, — сказала она. — Вы говорите, что она достает вас как никто другой, и вы раньше никогда так не грубили пациенту.

— Да, это правда, а почему так — я не знаю, — ответил Эрнест. — В ней есть черточки, которые меня бесят. Я злюсь из-за ее постоянных напоминаний о том, что она мне платит. Она все время пытается превратить наш процесс в куплю-продажу.

— А что, это не купля-продажа? — вмешался доктор Вернер. — С каких это пор? Вы оказываете ей услугу, она вручает вам чек. С виду похоже.

— Прихожане дают деньги на церковь, но церковная служба от этого не становится актом купли-продажи, — ответил Эрнест.

— Именно что становится! — не отступил доктор Вернер. — Только утонченной, завуалированной. Почитайте мелкий шрифт в конце молитвенника: не будет десятины — не будет, в конечном итоге, и мессы.

— Типичный аналитический редукционизм — все сводится к самому низкому уровню, — сказал Эрнест. — Я не принимаю этой теории. Терапия — не коммерция, и я не купец. Я не потому выбрал эту профессию. Если бы дело было в деньгах, я бы пошел в юристы, в инвестиционные банкиры, или в одну из богатых медицинских специальностей типа офтальмологии или рентгенологии. Терапия для меня нечто другое — можете называть ее проявлением caritas[16]. Я дал обет пожизненно служить людям. За мою службу, по счастливому совпадению, мне платят деньги. Но моя пациентка все время бьет меня этими деньгами по лицу.

— Вы даете и даете, — проворковал доктор Вернер самым профессиональным, мелодичным, утешительным голосом. — Но она ничего не дает в ответ.

Эрнест кивнул.

— Точно! Она ничего не дает в ответ.

— Вы даете и даете, — повторил доктор Вернер. — Вы даете ей лучшее, на что способны, а она все требует: «Дай мне наконец хоть что-нибудь стоящее».

— Именно это я и ощущаю, — уже мягче сказал Эрнест.

Этот обмен репликами прошел так гладко, что никто из присутствующих, за исключением, может быть, самого доктора Вернера, не заметил ни его переключения на завораживающий профессиональный голос, ни готовности Эрнеста уютно укутаться в предлагаемое теплое терапевтическое одеяльце.

— Вы сказали — в ней есть что-то от вашей матери, — заметила Барбара.

— Я и от нее почти ничего не получал.

— Ее призрак влияет на ваши чувства к Мерне?

— С матерью было по-другому. Это я держался от нее подальше. Я ее стеснялся. Мне не нравилось думать, что это она меня родила. Когда я был маленький — в восемь или девять лет — стоило матери подойти поближе, и мне казалось, что я задыхаюсь. Я как-то сказал своему психоаналитику, что моя мать «вытягивает из комнаты весь кислород». Эта фраза стала девизом, главным мотивом моего анализа. Мой аналитик все время к ней возвращался. Я помню, как смотрел на мать и думал: я должен ее любить, потому что она моя мать, но если бы она была посторонней женщиной, мне все в ней было бы неприятно.

— Итак, — сказал доктор Вернер, — мы выяснили кое-что важное о вашем контрпереносе. Вы уговариваете пациентку подойти поближе, но непреднамеренно подаете ей сигнал «не приближайся». Если она подойдет слишком близко, то вытянет весь воздух. И, без сомнения, она воспринимает второй сигнал и слушается его. И позвольте мне еще раз повторить: мы не можем скрыть эти чувства от пациента. Повторю еще раз: мы не можем скрыть эти чувства от пациента. В этом состоит наш сегодняшний урок. Сколько бы раз я это ни повторял, все равно будет мало. Никакой опытный терапевт не может сомневаться в существовании бессознательной эмпатии.

— И еще, — сказала Барбара, — в вашей сексуальной тяге к ней тоже есть элемент амбивалентности. Меня поразила ваша реакция на ее грудь — и желание, и отвращение. Вам нравится, что у нее на блузке пуговицы трещат, но в то же время это — неприятное воспоминание о мамочке.

— Да, — добавил Том, еще один близкий друг Эрнеста, — а потом тебе становится неловко, и ты начинаешь задаваться вопросом — не пялишься ли ты на ее грудь. Со мной тоже такое случается.

— А что ваша сексуальная тяга к ней и одновременное желание убежать? — спросила Барбара. — Вы это как-нибудь можете объяснить?

— Наверняка у меня в голове сидит какая-нибудь темная, первобытная фантазия о vagina dentata,[17] — ответил Эрнест. — Но именно в этой пациентке есть что-то такое, что особенно подстегивает мой страх.

Перед тем, как провалиться в сон, Эрнест подумал, что, может быть, надо расстаться с Мерной. Возможно, ей нужен терапевт-женщина. «Может быть, мои негативные чувства слишком глубоки, слишком укоренились.» Но когда Эрнест задал этот вопрос на семинаре, все, включая доктора Вернера, ответили: «Нет, нужно закончить курс.» Они считали, что основная проблема Мерны — в отношениях с мужчинами, и поэтому ее лучше всего решать с терапевтом-мужчиной. Жаль, подумал Эрнест: ему очень хотелось все это прекратить.

«Но что за странность с сегодняшней встречей?» — подумал он. Мерна была так же неприятна во всех отношениях, как и в другие дни, не преминула вспомнить о деньгах, но по крайней мере заметила его присутствие. Она держалась вызывающе, спрашивала, нравится ли она ему, хорошенько пропесочила за саркастическую реплику насчет майки. Она его вымотала — но по крайней мере происходит что-то новое, настоящее.

В машине, по пути на очередную сессию, Мерна снова послушала ненавистную диктовку доктора Лэша, а потом запись предыдущей сессии. Неплохо, подумала она. Ей понравилось, как она стояла на своем. Мерне было приятно, что она за свои деньги заставила этого идиота поплясать. Хорошо, что его выбивают из колеи шпильки насчет денег. «Обязательно буду его этим подкалывать на каждой сессии,» — решила она. Время в пути пронеслось незаметно.

— Вчера на работе, — начала Мерна, — я сидела в туалете и подслушала, как девушки возле умывальников говорили про меня.

— Да? Что же ты услышала? — Эрнеста всегда интересовали переживания человека, подслушавшего разговор о себе.

— Ничего хорошего. Что я думаю только о деньгах. Что я ни о чем другом не разговариваю. Что у меня нет других интересов. Что со мной скучно и трудно общаться.

— Какой ужас! Тебе, наверное, было очень обидно.

— Да. Я думала, что эти люди ко мне относятся по-дружески. А они меня предали. Это как удар в живот.

— Предали? А какие у тебя были отношения с этими девушками?

— Ну, они притворялись, что я им нравлюсь, что я им не безразлична, что мы друзья.

— Как насчет других сотрудников? Что они про тебя думают?

— Доктор Лэш, если вы не возражаете, я бы хотела придерживаться вашего всегдашнего принципа — оставаться здесь, в этом кабинете. Ну, вы знаете, фокусироваться на наших отношениях. Я бы хотела попробовать.

— Ну конечно. — По лицу Эрнеста было видно, как он ошеломлен. Он не верил своим ушам.

— Тогда позвольте, я вас спрошу, — сказала Мерна, закидывая ногу на ногу и громко шурша колготками, — вы меня тоже так воспринимаете?

— Как именно? — замялся Эрнест.

— Как я только что сказала. Вы считаете, что я ограниченная? Скучная? Что со мной трудно общаться?

— Я никогда не отношусь каким-то определенным образом ни к тебе, ни к кому другому. Отношение всегда меняется.