В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс

Надзорщик с удовольствием выслушал все эти новости и затем указал на Иисуса Навина начальнику, давно узнавшему в нем своего бывшего товарища по оружию. Начальник взглянул на него и сказал так громко, что осужденный мог его слышать:

— Закон воспрещает нам говорить с государственными преступниками, но я пошлю этому человеку вина, и ты его с ним разделишь.

Когда они подошли к воротам, то надзорщик рассказал начальнику о побеге Ефрема и прибавил, что Осия содействовал в этом своему родственнику.

Тогда начальник провел рукою по волосам и заметил:

— Я с удовольствием бы сделал ему что-нибудь приятное, хотя он мне и без того много обязан, но если он не стоит этого, то уж оставим лучше вино, вы и так довольно промешкали в дороге.

Сердитый и недовольный отошел надзорщик от начальника и стал готовиться со своими осужденными в дальнейший путь через пустыню по направлению к рудникам.

Теперь Иисус Навин шел с поникшею головою; он знал, что евреи, и между ними его отец находятся в беспомощном состоянии, а он, Иисус Навин, не может им помочь. О, он сумел бы провести их через пустыню, ему знакома была эта дорога. И вот в нем сильнее прежнего закипела злоба ко всему, что звалось египетским. Он вспомнил недостойный поступок начальника укрепления, и его взорвал еще более сильный гнев, но он должен был молчать и таить все в себе до поры до времени. Как-то он совершенно машинально взглянул на старшего надзорщика и заметил, что у того горят щеки и блестят глаза каким-то странным огнем, и он понял, что и этого человека не пощадила лихорадка, жертвою которой сделались многие осужденные во время пути.

Когда наступили сумерки, осужденные остановились ночевать в пустыне; в душе у Иисуса Навина поднялась целая буря, и это ужасное состояние духа вполне гармонировало с окружающей его природой. Кругом все было мрачно; с севера надвигалась туча, и прежде чем она успела разразиться молнией, громом и дождем, сильные порывы ветра со свистом и ревом закрутили в воздухе горячий песок и буквально засыпали им спавших осужденных. Сторожа связали им руки и ноги и держали концы веревок. Ночь была темная, а костер погас от дождя, и кто бы согласился преследовать беглецов в такую ужасную погоду?

В то время как египтяне дрожали от грома и молнии, считая это явление природы гневом их разъяренного бога Зефа, Иисус Навин даже и не помышлял о бегстве, а мог бы воспользоваться этою удобною минутою, чтобы избавиться от своих мучителей. В эту бурную ночь Иисус Навин как будто окончательно сознал, что Бог призвал его быть щитом и мечом Своего народа, и от этого сознания грудь его гордо поднималась.

XX

Буря, разразившаяся с наступлением сумерек, свирепствовала также и над перешейком. На озерах поднялись громадные волны, море также сильно бурлило.

Даже севернее, где войско фараона, защищенное одним из самых сильных укреплений по линии Этама, только что расположилось лагерем, вихрь гудел с большою силою, крутя в воздухе песок, так что у палаток фараона и знатных лиц постоянно были в движении молотки, так как рабочие все глубже и глубже вбивали колья палаток в землю, ввиду того, что сильный ветер угрожал сорвать палатки.

На севере висела грозная туча, однако месяц и звезды время от времени выплывали из-за туч, и дождя в этой полосе земли также не было; везде горели огни, у которых жались друг к другу воины.

Хуже всего приходилось часовым; воздух был томителен, несмотря на северный ветер, дувший прямо в лицо и засыпавший песком.

В северной части лагеря было поставлено всего два часовых, ходивших взад и вперед, и этого было совершенно достаточно, так как, вследствие дурной погоды, никто не выходил из лагеря и не входил в него. Только три часа спустя после захождения солнца подошел к лагерю высокий стройный человек, еще юноша, он показал часовым письмо и просил их указать ему палатку принца Синтаха.

Этот новоприбывший, казалось, пришел издалека, так как его вьющиеся волосы были в страшном беспорядке, а ноги в пыли и грязи; он не возбудил ни малейшего подозрения, потому что держал себя совершенно свободно и с полным достоинством; его значок гонца был в совершенном порядке, письмо же, принесенное им, было действительно адресовано на имя принца, что подтвердил из зернового склада писец, сидевший вместе с другим служащим и одним из военачальников у ближнего костра.

Наружность юноши многим понравилась, и так как он пришел из Таниса и принес, вероятно, много новостей, то ему тотчас очистили место у огня и предложили ужин, но посланный торопился.

Он поблагодарил, отказался от приглашения и попросил дать ему проводника, что и было тотчас исполнено. Однако юноша скоро узнал, что добраться до члена царской семьи было не так легко, как он думал, потому что палатки фараона, его родственников и сановников находились в середине лагеря и были окружены тяжеловооруженными воинами, и когда юноша достиг до них, то его пересылали от одного к другому, рассматривая письмо и его значок гонца; проводника отпустили, а вместо него явилось знатное лицо, которого называли очами и ушами фараона; этот сановник взял письмо и хотел было осмотреть печать, но юноша решительно воспротивился этому и потребовал письмо обратно, сказав, что ему приказано его лично отдать принцу; тогда юноше указали две палатки, сильно качавшиеся от ветра: одна из них принадлежала принцу Синтаху, а другая Казане, дочери Горнехта; тогда гонец обратился к придворному, вышедшему из первой палатки, показал ему письмо и просил отвести его к принцу; но придворный заявил, что он домоправитель Синтаха и сам передаст письмо своему господину; Ефрем — гонец был он — согласился сделать угодное царскому домоправителю, если только тот доставит ему пропуск в палатку молодой вдовы.

Придворному, вероятно, очень хотелось заполучить письмо в свои руки и, осмотрев юношу с головы до ног, спросил, знает ли он лично Казану? Гонец уверил его, что он давно знает молодую вдову и даже имеет передать ей кое-что на словах. Тогда египтянин усмехнулся и сказал:

— Хорошо, только следует поберечь нам наши ковры от таких ног, как твои, притом ты, кажется, слишком утомлен и тебе нужно подкрепить себя пищею. Иди за мною!

Тогда придворный повел своего гостя к большой палатке, у дверей которой сидел старый невольник и еще другой, едва вышедший из детского возраста, оба они сидели у огня и доканчивали свой