В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она говорила серьезно, и пылкому юноше пришлось обуздать свой порыв.
Вдруг Казана вскочила и испуганно вскрикнула:
— Прочь, прочь на место!
У палатки послышались мужские шаги, и Ефрем понял, что ему нужно было скорее спрятаться в темную часть палатки, куда он и пошел вслед за кормилицею; юноша так перепугался, что еще долго дрожал, забравшись в темный угол. Но вот открылся занавес палатки и какой-то мужчина прошел в освещенную половину; юноша слышал, как Казана дружески приветствовала гостя и как бы удивилась его позднему приходу.
Кормилица же накинула плащ на обнаженные плечи юноши и шепнула ему:
— Пред восхождением солнца стой вблизи палатки, но не входи туда, пока я не позову тебя, если ты только дорожишь жизнью. У тебя нет ни отца, ни матери; Казана — это лучшая женщина из лучших. Я много передумала во время твоего рассказа и, так как я желаю тебе добра, то скажу откровенно: у тебя есть дядя — лучший из всех мужчин, а я знаю толк в людях. Делай то, что тебе советовал он, и это принесет тебе пользу. И если, по его приказанию, ты должен уйти далеко отсюда и от Казаны, то тем лучше для тебя. Мы плывем по бурным волнам, и если бы это делалось не для Осии, то я удержала бы мою госпожу обеими руками. Но для него — я уже старуха — я готова в огонь и в воду. Мне грустно и за Казану, и за тебя. Ты так напоминаешь мне моего родного сына. Итак, повторяю тебе: слушайся дядю, поступай, как он приказывает, иначе ты погибнешь, а это будет мне жаль.
Затем она, не дожидаясь ответа, толкнула его в небольшую прорезь палатки и подождала, пока юноша вышел совсем; затем она прошла к Казане, беседовавшей со своим поздним гостем; но молодая вдова говорила о таких вещах, которые не должен был слышать посторонний свидетель, и потому приказала зажечь лампу у своего шандала и велела ей идти спать.
Старуха повиновалась, но, войдя в темное отделение палатки, она легла на свою постель, стоявшую подле постели ее госпожи, и, закрыв лицо руками, горько заплакала.
Бедной кормилице казалось, что свет перевернулся вверх дном. Она никак не могла понять своей дорогой Казаны, искренне предавшейся человеку, который — как давно знала кормилица — был ей противен.
XXI
Ефрем, выйдя из палатки, плотно прижал ухо к ее стене. Осторожно прорвал он маленькое отверстие в материи, так что мог все слышать и видеть, что происходило в освещенном отделении.
Непогода загнала всех в палатки, за исключением тех, которые должны были по службе оставаться на воздухе; юноше нечего было опасаться, что его откроют, потому что от палатки падала тень и скрывала его от посторонних глаз. Он был закутан в плащ и если время от времени и чувствовал озноб, то это происходило от нравственного потрясения.
Принц, знатный и могущественный, был тот человек, к которому Казана припала головою на грудь и ее уста не отказывали ему в горячих поцелуях. Юноша видел это и был возмущен, не за себя, конечно, так как Казана не давала ему никаких обязательств; но ведь ее сердце принадлежало его дяде, ему одному отдавала она преимущество перед всеми мужчинами, ради его спасения она готова была на все и, вдруг теперь юноша видел собственными глазами, что она лгала. Ведь и с ним, Ефремом, она была ласкова, но это были только крошки, падавшие со стола Осии, тогда как принц, по всей вероятности, имел на Казану большие права. И юноша чувствовал себя обманутым, униженным, оскорбленным! Притом он знал, что Синтах был врагом его дяди, и именно на этого-то недруга она и променяла своего прежнего возлюбленного! Иногда юноша закрывал даже глаза, чтобы не смотреть на то, что происходило в палатке, но вдруг точно какая-то сверхъестественная сила нагибала его взглянуть туда и он снова открывал глаза и смотрел; бывали минуты, что ему хотелось разорвать материю, ворваться в палатку, повергнуть на землю и убить этого ненавистного человека, а изменнице, вместе с самыми жестокими укорами, напомнить об Осии.
В этой ненависти юноши так и проглядывала его пылкая страсть; еще так недавно он считал себя счастливейшим из смертных, а теперь он самый жалкий. И вот он хотел уже бежать отсюда, но вдруг раздался смех Казаны, и какая-то неведомая сила удержала Ефрема; ему хотелось послушать их разговор.
Сначала кровь так сильно клокотала в Ефреме, что он не в состоянии был следить за нитью разговора в палатке, но мало-помалу он стал схватывать на лету отдельные фразы, а затем понял и все, о чем говорили, и ему тогда показалось, что он стоит на краю ужасной пропасти.
Принц умолял Казану быть к нему благосклоннее и не прекословить его желаниям, но вдова наотрез отказывалась от его нежных ласк; принц настаивал и обещал, что сделает ее царицею, когда ему удастся овладеть престолом, к чему он так пламенно стремится. Принц явственно сказал эту фразу, так что Ефрем ее прекрасно понял, но следующие затем слова было трудно разобрать, тем более, что он говорил, перебегая с одного предмета к другому, то уверяя Казану в своей пламенной любви, то успокаивая ее, когда она выражала страх или отвращение к его планам. Затем вскоре принц вспомнил о письме, принесенном Ефремом, прочитал его вслух и объяснил его значение. Юноша содрогнулся от ужаса, узнав подробности заговора, о котором упоминалось в письме; первою его мыслью было выдать изменников тому, на низвержение которого они посягали, но, поразмыслив хорошенько, он остановился на том, что будет теперь держать Казану и принца в руках. И тут ему припомнились слова его дяди: «Не давай права ни знатным, ни бедным смотреть на тебя иначе, как только с полным уважением, и тогда ты будешь держать голову высоко, как самый гордый из боевых героев в пурпуровом одеянии и золотом панцире».
У дяди в лагере и в доме Казаны, когда его трясла лихорадка, он постоянно повторял про себя эту фразу, но в тюрьме и во время бегства она почему-то исчезла у него из памяти. В палатке же у домоправителя она припомнилась юноше в то время, когда ему прислуживал старый невольник, а теперь она положительно не выходила у него из головы. И странно! Изменник, сидевший в
