Доля правды - Зигмунт Милошевский

Погас свет, лишь слабое свечение струилось оттуда, куда пару минут назад направился его класс. Он приложил ухо к полу, что-то в этом звуке не давало ему покоя, чего-то он в нем не мог расслышать. В поисках лучшего места, он елозил ухом по холодному терразиту, вой становился все выразительней, и он был уже уверен, что звуки эти вырывались не из одного горла. Но было там и еще что-то — знакомое, звериное… Он уже почти понял, что именно, как почувствовал болезненный удар в бок.

— Ты что, охренел, что ли? — Темноту разогнал трупный свет от дисплея мобильника. — Марио!

Марцин встал, отряхнулся.

— Там кто-то воет…

— Ясно, скрипка твоя. Лучше глотни, Вивальдо.

Доктор психиатрии старший комиссар полиции Ярослав Клейноцкий восседал, закинув ногу на ногу, и попыхивал трубкой, взирая на них спокойным, спрятанным за толстыми стеклами очков взглядом. Портрет профилировщика дополняли коротко подстриженные седые волосы, бородка, тоже короткая, водолазка, твидовый пиджак, брюки и красные спортивные ботинки.

Одежда на нем слегка висела, и Шацкий подумал, что еще не так давно Клейноцкий был полнее. На щеках дряблая кожа. Манера одеваться и замедленные движения свидетельствовали, что за многие годы он привык к своей туше — видимо, осунулся из-за болезни или же сердобольная женушка сочла, что ее не прельщает перспектива овдоветь из-за мужнина холестерина.

Помимо Клейноцкого и Шацкого в конференц-зале прокуратуры присутствовали Бася Соберай и Леон Вильчур — тот успел провести профилировщика по местам преступления. Окна были закрыты жалюзи, на большом экране демонстрировались фотографии трупов. Соберай сидела спиной к экрану, не желая взирать на все это.

Клейноцкий пыхнул еще раз трубкой и поместил ее на специальной подставочке, которую незадолго до этого вытащил из кармана. Приди кому-нибудь в голову организовать конкурс на типичного краковского интеллектуала-сноба, со старшим комиссаром полиции выбор оказался бы прост — либо гран-при, либо председатель жюри. В Шацком мгновенно отозвалось раздражение. Оставалась надежда, что за этой гипертрофированной формой кроется содержание, далекое от ясновидения в наукообразной упаковке.

— Представьте себе, дорогие коллеги, что несколько дней назад я принял участие в конкурсе на самое польское выражение. И знаете, что я предложил?

— Хрен моржовый, — невинно улыбнулся невысказанной вслух догадке Шацкий.

— Желчь[101], — напыщенно произнес Клейноцкий. — И по двум причинам. Во-первых, слово сие состоит исключительно из букв с диакритическими знаками, так характерными для польского и только польского языка, что придает ему столько своеобразия.

Мать твою, неужто это правда? Неужто он и впрямь сидит здесь и слушает всю эту трепотню?

— Во-вторых, несмотря на изысканность самого слова, заключает оно в себе некую обобщающую сущность, символически представляя природу сообщества, которое — признаемся со всей откровенностью — чрезвычайно редко этим словом пользуется. Хотя передает некое присущее проживающим на берегах Вислы особям ментально-психическое состояние — разочарование, фрустрацию, насмешливость, подпитанную дурной энергией и ощущением того, что жизнь не удалась, установку «против всех и вся на свете», а в придачу — постоянное недовольство.

Клейноцкий прервался, выбил пепел из трубки и в задумчивости начал вновь ее набивать, выбирая табак из бархатного мешочка. По помещению разошелся аромат ванили.

— Почему я об этом заговорил?

— Мы тоже задаем себе такой вопрос, — не выдержала Соберай.

Клейноцкий вежливо ей поклонился.

— Вне всякого сомнения, дорогая пани прокурор. А говорю я об этом, ибо заметил, что кроме преступления в состоянии аффекта существует еще нечто такое, что можно было бы назвать преступлением в желчи. Оно довольно характерно для того уголка на Земле, который мы, хотим того или нет, называем родиной. Аффект — это внезапный взрыв эмоций, это импульс и слепота, которые упраздняют все наложенные культурой сдерживающие факторы. На глаза падает кровавая пелена, и важно лишь одно — убить. Желчь — это решительно нечто иное. Желчь накапливается потихоньку, по капельке. Поначалу лишь изредка случается отрыжка, потом она переходит в неприятную изжогу, мешает жить, раздражает своим постоянным присутствием, как ноющий зуб, с той лишь разницей, что причину желчи устранить во время одной процедуры невозможно. Мало кто знает, как с ней жить, а тем временем каждая минута — это еще одна капелька действующего на нервы раздражения. Кап, кап, кап. — Каждому «капанью» сопутствовала затяжка трубкой. — И в конечном счете мы чувствуем одну лишь желчь, ничего иного в нас не остается, и мы готовы на все, чтобы с этим покончить, не чувствовать горечи, унижения. Это как раз тот самый момент, когда люди бросают все к чертовой бабушке, если, к примеру, желчь накапливалась на работе. Некоторые сбрасывают самих себя — с моста ли или с крыши высотки. Иные же набрасываются на других. На жену, отца, брата. И мне кажется, именно с этим мы имеем дело в данном случае. — Он указал трубкой на бледный труп Эли Будниковой.

— Короче говоря, приступаем к конкретике, — вставил Шацкий.

— Не иначе. Вряд ли вы допускали мысль, что я собираюсь гнать пургу целый день.

Соберай подняла бровь, но не произнесла ни слова. У Вильчура не дрогнуло даже веко. Сидящий до сего времени молча и абсолютно неподвижно, он, видимо, счел, что вступительные игры закончились и пора приступать к делу. Выразилось это в том, что он слегка наклонился на стуле и, оторвав фильтр, закурил.

— Признаюсь, дело странное, — заговорил Клейноцкий, а Шацкий подумал: начинается! Он всегда считал профилировщиков своего рода ясновидящими, которые забрасывают следствие таким количеством информации, что некоторая часть этого наверняка подходит. О том, что по дороге были какие-то нестыковки, никто позднее не помнит. — И если бы не то обстоятельство, что в обоих случаях убийца — одно и то же лицо, а это не подлежит никакому сомнению, я бы предположил, что в случае второго убийства вы имеете дело с подражанием. Слишком уж тут много различий.

— Например? — спросил Шацкий.

— Обе жертвы погибли от потери крови. Будто бы сходство. Но посмотрим на детали. У мужчины очень аккуратно перерезаны паховые артерии. Решение в некотором смысле элегантное, кровь вытекает чрезвычайно быстро, конец, точка. У женщины же горло раскурочено так, что напоминает жабры, а это означает несколько ударов ножом в бешенстве. У него было нестерпимое желание наказать ее, унизить, обезобразить, и то, что кровь заливает ей лицо и тело, что брызжет на него самого, ему не мешало. При таком способе убийства там должно быть все забрызгано кровью.

Шацкий вспомнил широкую кармазинную лужу на втором этаже покинутого особнячка.

— То есть первое преступление совершено «в желчи», и теоретически оно должно было бы закрыть дело. Убийство совершено, желчь вытекла вместе с кровью жертвы, затем приходит спокойствие, потом чувство вины и угрызения совести. Такова динамика. Но он почему-то убил во второй раз. — Клейноцкий встал и принялся расхаживать по залу. — К тому же обе жертвы были раздеты. Будто бы сходство. Но посмотрим на детали. Женщина в голом виде подкинута в общественное место, то есть унижена в очередной раз, все это явно показывает, насколько сильна была потребность в убийстве. Поэтому можно исключить, что убийца — чужак или случайное лицо. Мужчина же висит в укромном месте, мало того, бочку можно даже интерпретировать как одежду, в конце концов она не нанесла ему особого вреда. То есть все выглядит так, будто убийца на сей раз подсознательно стеснялся своего поступка, в то время как раньше жаждал, чтоб о нем услышал весь мир. Почему? Этого мы пока не знаем, но я советую предположить, что ключом к загадке является первое убийство и стоящие за ним мотивы. Второе же, с позволения сказать, является дополняющим, оно не ключевое. Извините за циничный тон, но я отдаю себе отчет в том, что на данном этапе вас, прежде всего, интересует поимка убийцы.

— Вы все время говорите «он», — вмешалась Соберай. — Что, профиль подходит для мужчины?

— Очень хороший вопрос, именно об этом я и хотел теперь сказать. К сожалению, по нескольким соображениям нельзя исключить и женщины. Прежде всего — жертва не была изнасилована. Крайне редко случается, чтобы охваченный жаждой убийства мужчина не овладел женщиной без чувств, поскольку это стало бы для нее дополнительным унижением. Кроме того, лицо жертвы осталось нетронутым. А ведь убийца безбожно разворотил ей горло. Что тоже может указывать на женщину. Поскольку для женщин лицо — это как бы визитная карточка, манифестация красоты, свидетельствующая о высокой ценности и лучшем положении в обществе. Уничтожение визитной карточки для женщины является табу в большей степени, чем для мужчины. Ну и, наконец, то, о чем я говорил раньше. Первое преступление — типичное убийство на эмоциональной почве, второе же совершено как бы по обязанности, потому что, возможно, таков был план мести. А женщины — существа, в большей степени приверженные системе. Мужчина бы зарезал, снял тем самым напряжение и на дальнейшее мог бы махнуть рукой. А женщина отметила бы галочкой первый пункт и приступила ко второму. Разумеется, я не утверждаю, что убийцей является женщина. Я лишь полагаю, что, к сожалению, этого исключить нельзя.