Доля правды - Зигмунт Милошевский

И тут зазвонил телефон. Вильчур. Мысль вмиг ускользнула, Шацкий принял звонок и выслушал все, что имел сказать старый полицейский. Соберай выжидательно смотрела на него, положив ему на руку ладонь, и Шацкому подумалось: вот ведь сюрреалистическая картина — два прокурора судорожно держатся за руки. Но своей руки он не забрал.

— Ну и? — спросила она, когда прокурор закончил разговор.

— Ну и по нулям, — ответил Шацкий. — Старший комиссар из оперативки в Бжеге-Дольном, полицейский из дорожной полиции в Барчеве и участковый из Гожува-Велькопольского. У каждого свое место рождения, у них разные фамилии, и нет ничего, что бы их связывало меж собой или с нашим делом. Вильчур пообещал, что его тарнобжегский знакомый проверит в архиве также удостоверения личности милиционеров[88]. Возможно, там что-то проявится.

Он готов был расплакаться. А ну как в ускользнувшей мысли скрывалось решение загадки?

— Хм, — мурлыкнула Соберай. — Бжег, Барчево, Гожув— это ведь пункты на карте. Тебе не кажется, что наши цифры могут быть географическими координатами? То есть градусы, минуты, секунды?

Шацкий одним духом проглотил кофе, и они чуть ли не пулей погнали в его холостяцкую нору, где он все еще чуял парфюм Клары. Клары — наилучшей партии в Сандомеже.

Прибегая к различным комбинациям, им удалось обозначить несколько пустынных мест в Ливии и Чаде. Другие попытки привели их на бездорожья Намибии и водные просторы Атлантики.

— Попробуем отыскать подобное в Польше, — проговорила Соберай, склоняясь над его плечом. Рыжие волосы защекотали ухо.

— Ливию в Польше?

— То есть то место, где эти меридианы пересекают Польшу. Помнишь, как в «Детях капитана Гранта».

Там, правда, речь шла о параллелях, но Шацкий понял. Оказалось, будь их числа обозначением географической долготы, все бы они проходили в Польше. Долгота 19°16′21″ начиналась от Бельской Бялой, далее шла через Домброву-Гурничую и западные окраины Лодзи, а кончалась на Балтийской косе в районе Крыницы-Морской. 21°22′25″ начиналась неподалеку Крыницы-Здруй, проходила через самый центр Островца-Свентокшиского — тут они многозначительно переглянулись, — далее пересекала восточную часть столицы и через Мронгово добиралась до границы с Россией. 24°19′21″ проходила целиком в довоенных границах Польши, чуть восточнее Львова, Гродно и Каунаса.

— Этот Островец — уже что-то, — проговорила ему на ухо Соберай, стараясь любой ценой доказать, что для настоящего оптимиста и разбитый стакан может быть наполовину полный.

— Я даже знаю что, — отрезал Шацкий, резко вставая.

— Хм?

— Туфта. Лажа. Куча дерьма размером с Австралию!

Соберай заложила волосы за уши и теперь смотрела на него, терпеливо ожидая, когда он успокоится. Шацкий метался по комнате.

— В американских фильмах всегда появляется гениальный прокурор, который старается думать как убийца, верно? Морщит лоб, мерит шагами место преступления, и в черно-белых вспышках-ретроспекциях мы видим, как мозги его настраиваются, и он начинает прикидывать, что же тут такое произошло. — Что-то блеснуло между шкафом и стеной, выглядело как серебристая упаковка, и Шацкий с трудом превозмог себя, чтобы не проверить, есть ли в ней презерватив или она пустая.

— Хм? — на сей раз Соберай дополнила свое мурлыканье поощряющим жестом. Продолжайте, мол, продолжайте. Другой же рукой выстукивала что-то на клавиатуре.

— Только в фильмах совершенно другая логика, нежели в жизни. Там ведь какая логика? Чтобы через полтора часа найти решение загадки, закончить операцию и замести убийцу. А теперь вникнем в логику этого дела и нашего убийцы. Он наверняка не хочет, чтоб мы его через полтора часа замели, а потому, если у него не совсем протекла крыша, он не будет оставлять шарад, решение которых приведет нас к нему.

— То есть?

— То есть он либо оставит шараду, которая выведет нас совсем в другое место, либо — что с его или ее точки зрения было бы забавным решением — оставит шараду-бессмыслицу. Иначе говоря, такую, которая не имеет решения, никуда не ведет, а мы только впустую потратим время, рассматривая, к примеру, спутниковые фотографии ливийской пустыни. В то время как он или она с каждой минутой будут от нас все дальше и все в большей безопасности.

— О’кей, — неторопливо проговорила Соберай, раскачиваясь на стуле. — И что ты предлагаешь?

— Ложимся спать.

Соберай медленно подняла бровь.

— Я не захватила с собой кружевного белья. Если позволишь, перенесем на следующий раз.

Шацкий прыснул со смеху. Она и в самом деле располагала к себе все больше и больше.

— Какие же вы все сладострастные в этой провинции.

— Долгие зимы, длинные ночи, кинотеатра нет, в телевизоре одна скука. Что будешь делать?

— Спать. Идем спать, надо отдохнуть. Завтра придет профилировщик[89], поступят данные из лаборатории, авось появится что-то новое.

Соберай повернула к нему ноутбук.

— Сначала загляни сюда.

Он подошел. Упоминание о белье заставило его сначала взглянуть на нее, причем по-новому, но увидел он то же, что и всегда. Джинсы, толстые теплые носки, красная фуфайка, никакого макияжа. Стопроцентная набожная харцерка. Единственное кружевце, какое, по его представлению, позволила бы себе Соберай, могло быть только на носовом платочке, каким она протирала иконку Пресвятой Девы. Но пахла она вкусно, подумал он, склоняясь над ней, — скорее шампунем, чем духами, а все равно вкусно.

В окне браузера стоял запрос: Конспиративное войско польское. Ага, KWP. В голове всплыли клочья поверхностных знаний по истории. Сражающиеся с коммунистами после войны «проклятые солдаты»[90], партизанские лесные братья, приведение в исполнение приговоров, вынесенных подпольем, антисемитские выходки. Шиллер?

— Туфта или нет, оставляю тебя с этой задачкой и в самом деле иду спать. Отзовусь, как только облачусь во что-либо эротическое. Целую.

Чмокнула его по-дружески в щеку и вышла. Он помахал ей, не отрывая глаз от компьютера.

Спустя несколько часов, когда он, стоя на кухне у приоткрытого окна, курил свою первую сигарету, когда сигаретный дым разъедал, а песок резал глаза, он уже многое знал о Конспиративном войске польском. Так много, что следовало бы добавить к делу еще одну следственную версию — версию зловещую, которая в большей, чем все остальные, степени допускала, что убийства — это кровавая расправа евреев, и она, увы, не должна закончиться на двух трупах, даже наоборот.

С рассветом в черноте двора обозначились первые невыразительные очертания — погруженные во мрак сероватые пятна. Шацкому вспомнилась ночь пару дней назад, когда он, стоя именно здесь, курил и на его толстовке появились кроваво-красные ноготочки Клары. Думал он и о прошедшей ночи, о том, как утром она велела ему отвернуться, когда одевалась. Слезящиеся от усталости и дыма глаза наполнились еще и грустной влагой. Прокурор Теодор Шацкий в очередной раз что-то запорол, в очередной раз остался один, рядом — никого и ничего. А может, так оно и лучше?

Глава шестая

понедельник, 20 апреля 2009 года

Православные встречают Великий понедельник, католики все свое уже отпраздновали, не считая крайне правых, которые отмечают круглую 120 годовщину со дня рождения Адольфа Гитлера. Правоверные и Люди Писания[91] тоже не бездельничают: мусульмане встречают 1442 годовщину со дня рождения Магомета, а евреи слушают антисемитское выступление президента Ирана на конференции ООН на тему борьбы с расизмом. В Польше 48 процентов поляков считает, что в сейме нет партии, которая представляла бы их интересы, а 31 процент — что ни одна партия не представляет их политических взглядов. Индия выводит на орбиту шпионский спутник израильского производства, Россия предупреждает НАТО, что военные маневры в Грузии — ненужная провокация, а в Италии «Ювентус» наказан за расистские выкрики болельщиков — ближайший матч команда сыграет при пустых трибунах. В Сандомеже 37-летний мужчина паркует свою «фиесту» в магазинчике с унитазами на улице Мицкевича, а рядом начинается епархиальный этап XIII конкурса на знание Библии. Все 44 финалиста уже выиграли однодневное пребывание в Рытвянском ските[92]. Чуть теплее, но не так, чтобы прыгать от радости, температура днем около 13 градусов, ясно и солнечно.

Снились ему кошмары. Бред какой-то. Был он в «Лапидарии», но вместо рока там крутили шлягеры восьмидесятых. И всякий раз, когда он тянулся к стоящей возле постели бутылке воды, в ушах звучала Wake Me Up Before You Go Go[93]. По мере того как возвращалось сознание, сон улетучивался, но не так быстро, чтобы стереть с заспанного лица удивление. Играл Wham! а он танцевал с разными женщинами, наверняка там были Татарская, Клара, Вероника и Баська Соберай в одном кружевном белье карминного цвета. И все бы было довольно эротично, если б не Гитлер — тот заявился как раз после слов: «…you put the boom boom into my heart»[94]. Настоящий Адольф Гитлер, с усиками, в нацистском кителе, низенький, смешной человечек. Что с того, что низенький и смешной, танцевал он, как бог, фантастически подражая движениям Джорджа Майкла. Девицы освободили место на паркете и, стоя в кругу, хлопали, а в центре божественно извивался Адольф. В один момент он схватил Шацкого за руку, и они стали танцевать вдвоем, из сна он помнил, что ощущение неуместности танца с Гитлером боролось с испытываемым удовольствием, Гитлер вальсировал превосходно, чувственно, его легко было вести, он мгновенно реагировал на каждое движение. И последняя исчезающая картинка — Гитлер с улыбочкой выбрасывает вверх то одну, то другую руку и, бросая ему кокетливые взгляды, пищит: «Come on baby, let’s not fight, we’ll go dancing and everything will be all right»[95]. Или что-то в том же духе. Какой вздор. Шацкий тряхнул головой и повлек свое помятое сорокалетнее тело в ванную. Справляя нужду, он в конце концов поддался нарастающей в глотке потребности и прохрипел зеркалу слова припева.