Доля правды - Зигмунт Милошевский

Весь пол покрывала засохшая, смешанная с грязью кровь, багровая лужа имела метра три в диаметре, а центр ее находился непосредственно под костистыми ступнями Будника. Возле лестницы лужа была размазана, скорее всего, тем, кто обнаружил мертвеца.

— Снять его? — спросил Маршал, когда пришел в себя.

Шацкий покрутил головой.

— Сначала надо сделать снимки, а техникам собрать следы. На сей раз труп найден на месте преступления, значит, что-то должно остаться.

Осторожно, обращая внимание на прогнившие доски в полу, прокурор добрался до средины помещения. И впрямь, как ему и показалось издалека, на границе лужи, будто на ранте монеты, виднелась надпись, сделанная, скорее всего, пальцем. Неплохо бы, чтоб палец оказался без перчатки, а безумец, накатавший эти каракули, был известен полиции. Он склонился над лужей и принялся читать. Только не это, взмолился он. Только чтоб не псих, насмотревшийся американских фильмов и решивший теперь поиграть с нами в кошки-мышки. На краю лужи в засохшей крови проступали буквы KWP, а вслед за ними шли три шестизначных числа: 241921, 212225, 191621. Они мало что говорили Шацкому, и он на всякий случай сделал снимок мобильником.

И заставил себя взглянуть вверх, на лицо Будника. Изменившийся до неузнаваемости мужчина выглядел еще более костлявым, чем несколько дней назад в своем доме, смерть лишила его наружности поджарого спортсмена. Хуже всего выглядел пластырь, жалкий еще тогда, когда был приклеен, теперь же он уныло свисал, открывая едва-едва покрывшуюся корочкой рану — этакая вишенка на торте посмертного унижения.

К тому времени, когда прибыли Бася Соберай и Мария Мищик, труп уже сняли и прикрыли черным полиэтиленом. Шацкий в латексных перчатках просматривал кошелек умершего, Вильчур, опершись о пустую оконную раму, курил.

Соберай, окинув взглядом помещение, разрыдалась. Когда подошел Шацкий, чтоб ее утешить, и по-дружески положил ей руку на плечо, она бросилась ему на шею и судорожно обняла. Он почувствовал, как тело ее содрогается от рыданий. Наблюдая поверх плеча Баси Соберай за Мищик, он очень надеялся, что та не потеряет сознания: во-первых, он не хотел бы поддерживать сто килограммов живого веса, а во-вторых, опасался, что они провалятся сквозь прогнивший пол. Однако на лице его начальницы-бегемотихи не дрогнула ни одна материнская мышца, она лишь бросила взгляд на место преступления и остановила его на Шацком, вопросительно подняв бровь.

— Осмотр тела сделаем сегодня, то же самое с осмотром места преступления и результатами исследований, в последнем случае нас интересует, есть ли здесь кровь Будниковой, — ответил он на ее немой вопрос. — Как можно быстрее подготовим новые следовательские версии, ну и представим план предварительного следствия. К сожалению, дело попахивает каким-то безумцем, нужно будет составить психологический портрет, просмотреть базы данных с точки зрения преступлений на религиозной почве. Пресс-конференцию можно устроить завтра в полдень.

— И что мы им скажем?

— Правду. А какой еще у нас выход? Если это безумец, шумиха нам только поможет. Авось кому-то похвастается или случайно проговорится, глядишь, и выдаст себя.

— Вызвать родственников для опознания тела?

Шацкий не хотел — к чему отягощать людей кошмаром. В документах у него были все необходимые данные.

— Вам что-нибудь говорит аббревиатура KWP?

— Воеводское управление полиции. А что?

Прокурор Теодор Шацкий чувствовал отвращение к беспорядку, не выносил ощущения, будто запутался в событиях и их оценке, ненавидел нарушения логики, беспомощного и непродуктивного перескакивания с одной мысли на другую. Результат вырисовывался лишь тогда, когда одна мысль проистекала из другой, когда они цеплялись друг за друга, создавая сложные и строгие логические конструкции, а те в свою очередь порождали красивейшее решение. На сей раз речи об этом быть не могло, мысли в его голове безумствовали, как дошколята на детской площадке, а смерть Будника разрушила все те предыдущие умопостроения, к каким он уже успел привыкнуть. С первой минуты следствия он был глубоко убежден, что виновник смерти Эльжбеты Будник — ее муж, это успокаивало его, давало возможность искать доказательства. Но интуиция его подвела.

Он был взбешен. Со злости врезал по валявшейся на тротуаре банке, да так, что гулявшая по противоположной стороне улицы красотка на сносях с укоризной взглянула на него. Как на зло — красотка, и как на зло — на сносях! Он был измотан, поскольку всякий раз, когда силился связать одну догадку с другой, возникала Клара, разрушала все построение и протискивалась в его мысли. А ну как она беременна? Будем надеяться, что всё к лучшему, как-никак вчерашний вечер был божествен, и не исключено, что теперь он остепенится рядом с молодой, прелестной женушкой. А что, если он всего лишь поддался минутному настрою? Если на самом деле это просто глупая кукла после кучи пластических операций, которая сроду его не привлекала, но однажды каким-то чудом ей удалось произвести на него впечатление? Хорошо ли, что он ее сплавил? А будучи с животом, дала бы она ему еще одну возможность сблизиться с собой или, наоборот, превратилась бы в ведьму с претензиями, черпающую из него алименты ведрами, как воду из колодца? А если она не беременна — следует ему радоваться или сожалеть?

Казалось, что длинная прогулка из больницы в прокуратуру его отрезвит, что холодный воздух поможет собрать мысли воедино. Но стало только хуже. С Мицкевича Шацкий свернул в Коселы, через минуту он уже будет на месте, войдет в кабинет Мищик и представит ей план следствия. План следствия! Он расхохотался. Ни фига себе, план следствия!

На ступенях прокуратуры столпилась группка щелкоперов. Завидев Шацкого, все устремились в его сторону. После того как телевидение показало его полемику с занудной мартышкой в зеленой водолазке, он стал знаменитым. Шацкий распрямился и превратил лицо в каменную маску.

— Пан прокурор, можно услышать от вас пару слов комментария?

— Пресс-конференция состоится завтра, тогда вам все и сообщим.

— Это серийный убийца?

— Завтра. Сегодня у меня для вас одни лишь слухи, а завтра будет информация.

— Сгодятся и слухи.

— Не сгодятся.

— Убит подозреваемый в предыдущем убийстве. Значит ли это, что следствие стоит на месте?

— Ни в коем случае.

— А может, нужно закрыть школы?

Шацкий остолбенел. Все это время он протискивался сквозь толпу ко входу, но вопрос был настолько идиотским, что он остановился.

— Это еще зачем?

— Чтобы уберечь детей.

— Извините, от чего?

— От кровопролития.

— Вы что, сбрендили?

Прокурору Теодору Шацкому показалось, что он приоткрыл дверь в иную реальность. Реальность древнюю, забытую, лживую, устланную трупами старых демонов. И вот тебе на! Достаточно было зыркнуть сквозь щель, чтобы убедиться — демоны не подохли, они всего-навсего дремали, и дрема их была очень легкой. А теперь они, виляя от радости бесовскими хвостами, могут сквозь приоткрытые в Сандомеже двери выбраться на волю и позабавиться с прокурором Шацким. Даже не верилось! Как же глубоко врезались в национальное сознание подменяющие мышление стереотипы, если спустя шестьдесят пять лет после Катастрофы, шестьдесят три после последнего погрома и сорок (в памятном шестьдесят восьмом) после изгнания из страны оставшихся в живых евреев появляется какой-то сумасшедший, родившийся где-то в семидесятых, который верит в кровавую оргию.

— Нет, я не сбрендил и не шучу, — продолжал типчик в пуловере; невысоким ростом и черными кудряшками он напомнил Шацкому еврея с карикатуры. — И я не понимаю, почему нам не хватает смелости поставить вопрос: не вернулись ли, случайно, в Польшу ритуальные убийства. Я не говорю, что так было. Я только спрашиваю.

Шацкий рассчитывал, что кто-нибудь его выручит и усмирит паяца, но никто и не собирался, камеры и микрофоны ждали, что же он скажет.

— Вы сошли с ума. Ритуальное убийство — это антисемитская легенда и ничего более.

— В каждой легенде есть доля правды. Напомню, многие евреи были осуждены правомочным судом за похищение и убийство детей.

— И масса ведьм тоже. Думаете, ведьмы тоже вернулись в Польшу? Завели шашни с дьяволом, выжимают сок из черных котов и помышляют, как бы сбросить с престола Иисуса Христа?

Группка журналистов прыснула лакейским смехом. У паяца не было при себе ни записной книжки, ни диктофона, и Шацкий понял, что, кроме щелкоперов, были здесь также и фанаты различного типа заговоров.

— Политкорректность не изменит фактов, пан прокурор. А факты — это два трупа, отправленные на тот свет по старинному еврейскому ритуалу, методом кровопущения, практикуемого веками в разных уголках мира. Вы можете говорить что угодно, но оба трупа все равно останутся у вас в морге. Как и еврейский обряд, существование которого не подлежит сомнению. Есть документы, есть показания свидетелей, и тут мы не говорим о средневековых легендах — и в двадцатом веке независимые суды подтверждали существование такого ритуала.