Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Я сыграю тебе псалом, — сказал директор, встал и погладил Оулавюра Каурасона по щеке тыльной стороной ладони, словно тот был ребенком. — Псалом после обеда удивительно хорошо действует на человека, он согревает душу до самого вечера.

Директор сел за фисгармонию, поправил пенсне, заиграл и запел псалом «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних». Оулавюр Каурасон окончательно уверился, что директор действительно прекрасный человек, хотя с виду несколько грубоват. Стоило узнать его немного поближе, и сразу становилось ясно, каков он на самом деле. Голос у него был громкий и звучный, дом дрожал от звуков фисгармонии, приход скальда превратился в торжественную церковную церемонию. Но сколько скальд ни боролся с собой, он никак не мог оторвать взгляд от жирных кусков мяса, оставшихся на блюде; нет, все-таки он не был великим скальдом, духовное недостаточно занимало его, он думал о преходящих сторонах земной жизни в то время, как директор Пьетур Паульссон был погружен в размышления о смысле всего сущего — загробной жизни.

Но вот псалом кончился, директор встал с просветленным лицом и снова похлопал скальда по щеке тыльной стороной ладони.

— Хочешь понюхать табачку, дружок? — спросил он и, закинув голову и с шумом втягивая воздух, сунул горлышко табакерки, сделанной из рога, сначала в одну ноздрю, потом в другую.

— Нет, спасибо, — ответил скальд.

— Может, угостить тебя сигарой? — спросил директор, снял с полки коробку с сигарами и закурил.

— Нет, спасибо, — сказал скальд.

— И совершенно правильно, дружок, — сказал директор. — Табак — это чертово зелье, люди не должны употреблять табак. Поэтому наше Товарищество по Экономическому Возрождению табаком и не торгует. Я тоже не употреблял табака, когда был простым человеком. А сейчас мы с тобой пойдем к Хоульмфридур с Чердака и посмотрим, готово ли у нее мое последнее стихотворение. Я уверен, что любителю писать стишки в твоем возрасте будет полезно послушать стихи образованного и умудренного опытом человека. — И он заорал на весь дом: — Жена, где моя шляпа?

— Там, где ты се оставил, — ответила жена из кухни.

— Что тебя ни спроси, никогда ты ничего не знаешь, — сказал директор.

Наконец он нашел свой черный котелок, и они отправились к Хоульмфридур с Чердака слушать стихи.

Глава восьмая

Пьетур сказал, что по дороге ему надо заглянуть к доктору, а когда он вышел от доктора, полы его пиджака оттопыривались над карманами брюк, в которые было засунуто по бутылке.

— Ну, теперь мы готовы к встрече с Хоульмфридур, — заявил он.

Длинный хлев стоял на краю поселка у самого моря, одна половина чердака была жилая, в другой от пола до самого конька крыши было навалено сено. Наверх вела скрипучая лестница. Над лестницей была дверь, сколоченная из неструганых досок, затворявшаяся при помощи подвешенной гири. Навстречу гостям вышла женщина и сказала, что ее муж спит.

— Спит? Летом, когда делают запасы на весь год? — спросил директор.

— Единственное, чем можно запасаться в Свидинсвике, — это сон, — ответила она.

Высокая темноволосая женщина, острая на язык; ясные глаза, странный тонкий голос с металлическим призвуком, который слышался явственнее на высоких нотах.

— Сегодня я не желаю слушать никаких жалоб, дорогая Фрида, — сказал директор. — Сегодня хорошая погода, а все мы — дети жизни. Я привел с собой молодого скальда из глухой долины над фьордом, как видишь, он очень милый и вежливый молодой человек. Не прочтешь ли ты ему мое последнее стихотворение, если оно у тебя уже готово?

— К сожалению, мне было некогда сочинить твое последнее стихотворение — у одной из коров утром началась течка, — ответила женщина с напускным безразличием. В уголках рта у нее залегло страдальческое выражение, которого юноша никак не мог понять, оно было совсем не похоже на обычное туповатое выражение страдания, свойственное беднякам, то выражение, которое легко приобрести и на которое так мало обращают внимания; это было выражение утонченного, редкого, купленного дорогой ценой страдания, какая-то смесь голода и отвращения, и гость почувствовал в этой женщине что-то родственное, несмотря на равнодушный взгляд, которым она скользнула по нему.

— Все вы хотите быть материалистами, — сказал директор, — вот вам и кажется, что случка скотины для вас важнее, чем душа. Но вы, несчастные, еще убедитесь в своей ошибке, когда умрете, как сказал один скальд. Сколько раз я тебе говорил, что душа гораздо важнее, чем скотина.

Они немного поспорили из-за этого директор Пьетур, сентиментальный и принимающий все близко к сердцу защитник человеческих чувств, и поэтесса, немногословная, угрюмая, сдержанная. Юноша замер на ступеньках лестницы, весь обратившись в слух. Внезапно на чердаке послышался гром проклятий — это проснулся муж женщины. Он появился в дверях, растрепанный, в пуху от перины, с красными глазами, отекший, небритый и беззубый, он почесывался и сплевывал. Оулавюр Каурасон изумленно посмотрел на эту женщину с орлиным взглядом, светлой кожей, густыми пышными волосами и яркими молодыми губами.

— Водка есть, Пьетур? — спросил муж женщины без обиняков.

— Мне кажется, сначала надо пригласить человека войти, а потом уже задавать ему вопросы, — обиженно сказал директор.

— Входи! — приказал муж женщины.

Они захлопнули дверь перед носом у женщины и скальда и скрылись внутри. Женщина и бровью не повела, лишь кашлянула так высоко и звонко, словно кто-то тронул пальцем струну.

— Их вечно мучит жажда, — сказала она. — В этом для них вся жизнь.

Скальд не знал, что ей ответить.

— Старик что, опекает тебя? — спросила она, вводя скальда в кухню.

— Не знаю, — ответил он и прибавил простодушно: — но он сыграл мне псалом.

Он не мог оторвать взгляд от лица женщины, от этой безмолвной смеси любопытства, настороженной женственности и застывшей горечи, словно женщина эта была безразлична ко всему на свете, безразлична вопреки всему, непостижимо, вызывающе безразлична, фанатически безразлична, безразлична сто тысяч миллионов раз; в ее необычных, бьющих без промаха ответах было что-то неземное, как будто это были стихи, юноше почему-то показалось, что он уже давно знает эту женщину, и неожиданно для самого себя он сказал:

— Мне кажется, я когда-то видел тебя.

— Правда? — удивилась она. — Должно быть, в другой, прежней жизни. Ты откуда?

Он обдумал ее слова и потом ответил:

— Мне это никогда не приходило в голову. Там, где я вырос, всегда говорили, что другая жизнь наступит только после этой. Но теперь я вижу, что она может быть и прежде этой.

— Ты всегда всему веришь? — спросила женщина.

— Я чувствую, что ты говоришь правду, — ответил он. — Я видел тебя в прежней жизни.

— Ты, верно, голоден? Хочешь поесть? — спросила она.

— Нет, — ответил он и покраснел, задетый тем, что она так быстро перевела разговор на столь земную тему; по правде говоря, есть ему уже не хотелось.

— Ах да! Тебя же угостили в обед псалмом, — сказала женщина.

Он не мог удержаться от смеха.

— А теперь я накормлю тебя рыбой, — сказала она, — и, может быть, хлебом.

— Хорошо, спасибо, только немножко, — сказал он. Он ждал, что она без всяких церемоний сунет ему кусок рыбы, но она так не сделала, она достала с полки цветастую тарелку, нож, вилку и накрыла на стол, как будто он был почетный гость. У него сделалось праздничное настроение, и он все время внимательно наблюдал за ней. Через минуту на столе появились рыба и хлеб.

Эта женщина была как бы составлена из двух разных людей, одному принадлежала верхняя половина туловища, другому — нижняя. Сверху она была похожа на юную стройную девушку-подростка с гибкой талией, тонким голосом и умным лицом, нижняя половина была крупная и грузная, толстые ноги и особенно широкие тяжелые бедра явно принадлежали совсем другой женщине; верхняя половина казалась хрупким цветком, растущим в грубом горшке. Скальд был уверен, что ее душа нисколько не виновата в том, что она замужем за плохим человеком. Неожиданно женщина прервала свои дела и взглянула на него, и он почувствовал, что она прочла его мысли, от стыда он покраснел до корней волос и мысленно молил Бога помочь ему.

— Что же ты? Ешь, ешь, — сказала она, а увидев, как ему стыдно, простила его и попросила: — Прочти какое-нибудь свое стихотворение.

Он исполнил ее желание.

— Где ты научился всем этим кеннингам? — удивилась она.

— У одного старого скальда, — ответил он.

— Почему ты пишешь о любви, ведь ты еще так молод? — спросила она.

— Потому что я был влюблен, — сказал он, не подымая глаз, потом прибавил, как бы оправдываясь: — Но это продолжалось недолго. — И поднял на нее глаза.