Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

— Ну как же, — озадаченно пробормотал Фигуркин. — Вы с ним вроде неплохо ладили…

— Кто — я?! С ним?! — поразилась я. — Да я его на дух не переносила!

— Как странно, — выпучился на меня Фигуркин. — А Нестор мне давеча только про тебя и говорил.

— Ага, — сообразила я. — Так это он тебя надоумил заговорить на эту тему?

— Ничего он не надоумливал, — обиженно сказал Фигуркин. — Он просто восторженно тебя вспоминал: вот Алла, мол, и как-то она теперь поживает? Она мне, говорит, наверняка обрадуется, а уж как я, говорит, буду рад…

— Постой-постой! — перебила я. — Фридрих, а ты ничего не путаешь? Неужто он тебе так и сказал: «Она мне наверняка обрадуется»? Может, все-таки совсем не я имелась в виду?!

— Нет-нет, — убежденно сказал Фигуркин. — Я хорошо запомнил этот разговор. И речь шла именно о тебе — об Алле Лавандовой. Ничего я тут не мог перепутать.

— Ну хорошо. Но знаешь, если снова встретишь Носова, то передай ему, пожалуйста… Хотя нет, не надо ничего передавать… Ладно, Фридрих, чао, пойду я.

Я оставила Фигуркина в его глупейшем недоумении (то ли наигранном, то ли нет), а сама отправилась в павильон к Устину. Он снимал там сцены без моего участия, поэтому-то я сегодня и не была весь день ничем занята.

«Конечно, Фигуркину веры нет, — думала я по дороге. — Но, с другой стороны, не выдумал же он весь этот разговор с бухты-барахты! Наверняка Носов что-то говорил ему обо мне. Только почему мне от этого так тошно? Мне на это должно быть наплевать и забыть, как у Чапаева».

С этими мыслями я прокралась в павильон Устина и осторожно встала за спинами операторов и всякой мелкой съемочной шушеры.

С трудом дождавшись момента, когда Устин объявил перерыв, я подбежала к нему и зашептала:

— Надо поговорить.

— Что случилось? — озадаченно спросил он.

— Не при посторонних. Пойдем в твой кабинет.

— Ну пойдем, — вздохнул Устин.

Услышав в кабинете пересказ того, что наплел мне Фигуркин, Устин стал успокаивать меня моими же словами:

— Так ведь это Фридрих! Нашла кого слушать… Да и пусть даже был у него такой разговор… Нам-то до этого что?!

— Мне их разговор просто до жути неприятен, — созналась я.

Устин шумно выдохнул:

— Алла, ну а что ты предлагаешь? На дуэль их, что ли, обоих вызвать, раз они посмели тебя обсуждать?

— Я ничего не предлагаю! — резко возразила я. — Я только говорю, что мне их разговор обо мне неприятен.

— Хорошо, встречу Фигуркина, попрошу его, чтобы больше ни о чем подобном тебе не болтал.

— Фигуркин мне до лампочки, — поморщилась я. — А с Носовым как?

Устин пожал плечами:

— Ну если встречу Носова, то и ему скажу… Хотя надеюсь, не встречу.

— Вот-вот, — показала я на него пальцем.

— Что «вот-вот»? — не понял Устин.

— Тебе тоже неприятно его встретить — вот что. И неприятны все эти разговоры вокруг него.

— Да вовсе нет, Алла, — пробормотал Устин.

Но переубедить меня в моей догадке он больше даже и не пытался.

19.1.62

Я уже начала забывать о Носове, как он вдруг объявился передо мной собственной персоной! Это произошло в Центральном доме кинематографиста, куда мы сегодня ходили с Устином. Там проходил вечер на тему «Над чем работают мастера кино всех поколений и профессий». В числе прочих выступал там, конечно, и Устин.

Как я и ожидала, мой любимый выглядел самым прекрасным и артистичным среди докладчиков. Если других режиссеров — Трауберга, Сегеля, Самсонова, Чулюкина — просто невыносимо было слушать (настолько вся эта ничтожная шушера омерзительна в своей пошлости и бездарности), то во время выступления Устина я прямо-таки лопалась от гордости за него!

Особенно хорош он был, когда рассказывал о нашей прошлогодней картине «Необъятная ночь». Я хотя и прекрасно знала все, о чем он говорил, слушала с упоением. Да и весь зал так слушал. Если на выступлениях прочих в зале стоял постоянный гул от разговоров, то стоило на трибуну выйти Устину — и моментально воцарилась тишина!

Мне лишь одно не понравилось. Под конец своего выступления Устин зачем-то счел нужным похвалить никчемнейшую картину своего приятеля Чухрая. «Грязное небо» — или как ее там?.. Абсолютно безобразный фильм. Я сидела и дивилась: и кто только тянул Устина за язык? Это же курам на смех — источать фимиам по адресу такого чудовищного халтурщика, как Чухрай.

Я уже хотела выкрикнуть с места что-нибудь вроде: «Чухрая на мыло!», — но тут у меня чуть дар речи разом не пропал. На место, освобожденное Устином, кто-то сел. Я посмотрела краем глаза — и немедленно ужаснулась.

Я сразу его узнала. Это был Носов.

Он изменился (конечно, в худшую сторону, хотя куда, казалось бы, хуже?), но не узнать его было невозможно.

— Здравствуй, Алла, — сказал он мне, отвратительно улыбаясь.

Я небрежно ему кивнула и повернула голову к выступавшему Устину.

— Ты даже не поздороваешься? — зашептал Носов, слегка наклоняясь к моему уху. Я почувствовала его зловонное дыхание — и тошнота подступила к горлу.

— Чего тебе надо? — не глядя на него, ответила я сквозь зубы.

— Поговорить.

— Я слушаю… Слушаю своего мужа!

— Ах, он уже муж? — протянул Носов. — Давно ли? Мне говорили, вы даже не расписаны.

— Какое тебе дело? — с ненавистью посмотрела я на него.

— Я не могу тебя забыть, Алла, — сказал он без интонации. Его глаза были абсолютно пустыми.

«Он же полный идиот! — мелькнула у меня мысль. — Психически нездоровый человек».

— Сейчас сюда вернется мой… Устин, — проговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Вот ты ему об этом и расскажи… О том, как ты не можешь меня забыть.

— Он еще не скоро вернется, — усмехнулся Носов. — Он еще час будет нахваливать своего дружка… Чухонца там какого-то — или как его? Не знаешь, кто такой? Впрочем, если ты называешь Уткина мужем, наверняка знаешь и всех его друзей, да? Только почему-то никто из них тебя не снимает. Как ни приду в кино на Лавандову, так в режиссерах обязательно Уткин.

Тут наконец раздались восторженные аплодисменты в честь Устина. Он стал спускаться в зал, а Носова тут же и след простыл.

— Ну как? — спросил Устин, подсаживаясь ко мне.

— Великолепно, — ответила я и чмокнула его в нос. — Впрочем, за своего Чухрая ты заслуживаешь не поцелуя, а, наоборот, щелчка по носу! Зачем ты вообще взялся рекламировать эту его мерзкую картину?

Устин вздохнул:

— Видишь ли, Алла… Гриша сейчас очень переживает, что многие восприняли его картину в штыки…

— Так и поделом же восприняли! —