Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

не вполне официальный — официальные отношения всё еще не восстановились. Но гостю, исполнившему все желания государя, были рады везде. В свою очередь, и он, «России инстинктивно не доверявший и вне сознания ее боявшийся», вел себя выше всяких похвал. Был предельно вежлив, постоянно поминал «оживляющие лучи» и «мертвящий зной», поклонился праху Александра Александровича, да и вообще, как отметили ехидные газетчики, «хотя и католик, ломит шапку и крестится не только лишь близ православных церквей, но и на входе в театр».

В Софии всё это становилось известно мгновенно. «Свобода» Димитра Петкова, собиравшего под свои знамена остатки «твердых стамболовистов», перепечатывала статьи из русской прессы, вопия об «унижении болгарской чести», но особого недовольства в столице не наблюдалось. Церковь искренне поддерживала Его Высочество, народ внимал с удовольствием, да и в элитах все, кому положено, всё понимали правильно. Даже Радославов комментировал происходящее в том духе, что «сегодняшняя Россия не так бедна, как десять лет назад, там налицо финансовый бум, и враждовать глупо; источники финансирования следует реструктуризировать», а премьер в узком кругу рассуждал, что «ради устранения препятствий к решению македонского вопроса не грех и поунижаться».

В принципе, лучше всего ситуацию иллюстрирует пассаж из мемуаров Добри Ганчева, вспоминающего, как в ходе урока болгарского княгиня Мария-Луиза, в ответ на возмущение учителя «гадкой клеветой» на князя, лукаво спросила: «Вы уверены, что это не так?». А когда он сказал, что «уверен абсолютно», ответила «с обычной своей милой улыбкой: "Поверьте, это не насмешка, а голая истина" добавив: "Вы не знаете Фердинанда. Он умеет лгать лучше всех в Болгарии. Бедные, бедные русские...''».

Как бы то ни было, визит прошел более чем успешно, и вскоре Петербург объявил о восстановлении дипломатических отношений, признав, наконец, «с учетом согласия Его Величества султана», законность пребывания Фердинанда на болгарском престоле, после чего очень быстро последовали и признания всего «концерта». Долгая, мучительная для всех история вражды завершилась. Хотя, следует признать, окончание ее было в значительной мере условно. Слова Стамболова, сказанные им после отставки — «Мы не имели времени выкорчевать сорняки "русофильства", но посаженные нами зерна в новом поколении прорастут и вытеснят их», — имели под собой определенные основания. Чаши весов качались, и то, каким быть будущему, зависело от очень многих обстоятельств.

ВНЕПАРТИЙНЫЙ

Казалось бы, после возвращения из России — если не триумфального, то близко к тому — Фердинанду сам Бог велел заняться тем, о чем он мечтал: концентрацией власти «под себя». Ан нет. Князь вновь ушел в тень, предоставив народникам работать на благо государства. Только теперь он уже регулярно появлялся на публике с благодарностями правительству «за честное исполнение монарших указаний» или мягкой критикой за «неудачи, связанные с тем, что монаршие указания выполнялись нечетко». Реально же весь груз тянул кабинет Стоилова, в сущности продолжавший политику покойного диктатора, этакую «стамболовщину с человеческим лицом».

В экономике — тот же протекционизм, дававший результаты даже лучше прежних: теперь, получая кредиты не только от Вены, но и (льготные) от России, народники обеспечили экономический бум, куда более серьезный, нежели в абсолютно «венской» Сербии и полностью «лондонской» Греции. Во внешней политике — тот же принцип «Болгария прежде всего, Болгария целостная и суверенная», только уже в рамках «ласковое теля двух маток сосет» (с уклоном, однако, в сторону России, поскольку Вена во всем потакала рабски покорным ей сербским Обреновичам, а у болгар с сербами были свои счеты). И тоже — успешные результаты: не использовав шанс укусить Турцию в момент обострения «армянского вопроса» (1895-й) и не вмешавшись в греко-турецкую войну (1897-й), Стоилов добился важных уступок, о которых Стамболов только договорился в принципе: в три македонские епархии были наконец назначены болгарские епископы.

Налицо, с полного одобрения князя, неустанно напоминавшего, что именно он — инициатор, была и демократизация, но «стамболовщина», хоть и «с человеческим лицом», оставалась «стамболовщиной»: действовать иначе шефы, чьи партии были, в сущности, кланами без всякой опоры в «низах», просто еще не умели, а «низы» не умели им воспротивиться. Да и не знали пока, что могут. В результате даже при отсутствии массовых арестов, шельмований и пыток выборы превращались в экстрим-шоу. Запугивание конкурентов, «помощь» армии на «спорных» участках и компромат — всё это цвело и пахло, как всегда, но появлялись и «ноу-хау» типа тушения свечей при подсчете бюллетеней, уничтожения их сразу после подсчета и т.д. Да и политические убийства по-прежнему практиковались, хотя уже не в массовом порядке, а только когда без этого было вовсе уж никак.

И каждый раз, когда вспыхивали скандалы, на авансцену выходил князь, грустно замечая, что вот, мол, в политику не вмешиваюсь, только советую, но вы ж сами видите, что в итоге происходит. Но раз уж обществу это нравится, буду терпеть. И тут же вновь уходил за кулисы, подчеркнуто не вступая в конфликт с правительством, хотя основания были: народники, войдя в состояние «головокружения от успехов», вышли из-под контроля князя, выступая уже не за «укрепление власти монарха», а за «допустимо разумное участие Его Высочества в управлении», то есть, по сути, за возвращение к принципу «царствует, но не правит», что Фердинанда никак не устраивало.

Но Фердинанд молчал — аж до тех пор, пока общеевропейский экономический кризис не подкосил ранее несокрушимые позиции Стоилова. А вот когда «тощие годы» пришли, в один прекрасный день выяснилось: русские банки не могут предоставить ни льготные, ни обычные кредиты, и венские банки тоже не доверяют гарантиям Софии, ибо — смотрите, читайте! — располагают документальными свидетельствами «попилов» и «откатов», практикуемых кабинетом Стоилова.

Это, учитывая долгое, фактически без контроля пребывание народников у власти и «практицизм» большинства министров, вполне соответствовало истине. А поскольку деньги были очень нужны, Константин Стоилов решился взять заём на 290 миллионов левов у банка с не очень хорошей репутацией, да еще и на крайне невыгодных условиях, в связи с чем приложения к контракту были оформлены как «секретные». О них, в общем, никому не следовало знать, но в январе 1899 года копии внезапно появились в парламенте. Грянул невероятный скандал, завершившийся отставкой Стоилова.

Началась форменная чехарда. Лидеры народников рвали друг другу глотки со взаимными обвинениями в коррупции, единая партия распалась на несколько «обойм», поддерживающих своих шефов, а над схваткой голубем мира летал никого не поддерживающий и набирающий в связи с этим очки князь, насмешливо названный в «Times» «Фердинанд фон Рейтинг». Всех примиряя, всех успокаивая, он при этом щедро подбрасывал компроматик, которого у него оказалось очень много и который