Лесные палачи - Валерий Георгиевич Шарапов

мы жить будем. Отсидим свое и вернемся в Латвию. Нет у меня желания погибать от поганых рук Культи, как Пеле. И ты, думаю, тоже хочешь жить. Так чего же нам раньше времени непонятно за что подыхать.

— Пусти, — просипел, дернувшись, Новицкис и затих, сипло дыша в пол. — Все расскажу… ничего не утаю.

— Вот и славненько, — обрадовался Орлов. — Отбудете срок и с чистой совестью вернетесь в советскую Латвию, которую к тому времени мы освободим от таких вот упырей, как Культя. Жен себе найдете… Вон баба Пеле Илзе Эглитис уже вдова… И Давал… — На секунду запнувшись, он поправился: — Гражданка Цериба свободна… Так что вам повезло, у вас вся жизнь впереди.

Журавлев ослабил хватку, взял сзади Новицкиса за ворот пиджака и рывком поставил его на ноги.

— Смотри у меня, — предупредил Илья и потряс у него перед носом кулаком. — Разделаю как бог черепаху.

Хмуро взглянув на рассерженного парня в звании старшего лейтенанта, Новицкис выдавил на своем лице подобострастную улыбку. Потом вытер ладонью под носом выступившую от усердия во время драки каплю и послушно заложил руки за спину.

Мысленно радуясь тому, что надуманный блеф сработал до того удачно, что за полчаса разом раскрыто несколько уголовных дел, которые уже практически отошли в разряд глухих, Эдгарс Лацис позвал дожидавшихся за дверями конвоиров.

— Уведите, — распорядился Лацис, кивнув на Новицкиса и Эзергайлиса. — Завтра отвезем в краевое управление МВД к следователю. Пускай там с ними разбираются.

Как только понурые фигуры Циклопа и Коряги скрылись за дверью, Еременко с задумчиво опущенной головой, хмуря брови, не спеша прошелся по кабинету, о чем-то упорно размышляя. Дойдя до дальней стены, где висели портреты генералиссимуса Сталина и основателя ВЧК Дзержинского, он вдруг круто развернулся и широким шагом вернулся к товарищам, с недоумением наблюдавшим за его бесцельными хождениями.

Поочередно всматриваясь в их лица, собрав под припухлыми от недосыпа глазами мелкие морщинки, с твердой уверенностью сказал, четко разделяя слова и резкими, короткими жестами рубя воздух ребром ладони, как палашом:

— Враг наш хитер и изворотлив… А не как было на фронте… там чужие, здесь свои. Краями нам не удастся с ними разминуться… Тут чья возьмет, тот и будет козырным тузом. Хитростью надо брать их… хитростью. Надобно нам перехитрить эту сволоту, чтобы от нее избавиться окончательно. Потому нам требуется разработать операцию. И кое-какие наметки у меня уже на этот счет имеются. И даже знаю, какая сволота станет главным героем.

— А с женщинами что будем делать? — спросил Лацис, который слушал капитана госбезопасности очень внимательно, глядя на него поверх очков, соглашаясь, кивая.

Еременко быстро взглянул на Орлова, желая услышать его мнение.

— Отпускать их надо, — немного помолчав, ответил Клим, пожевал свои серые губы и, поморщившись, добавил: — Пускай готовятся к похоронам Пеле. Он хоть и уголовник отъявленный был, но пускай его похоронят по-человечески. Его смерти не позавидуешь…

Глава 14

Ксендз Юстус Матулис, устало шаркая подошвами тяжелых ботинок по выщербленным бетонным ступенькам, привычно поднялся на колокольню, собираясь звонить к обедне. Жившие там голуби непринужденно бродили по неровной поверхности зацементированного пола, непрерывно воркуя, величественно покачивая головой. При виде его сутулой фигуры они неохотно взлетели, стали кружить над островерхим шпилем колокольни.

Ладонью прикрывая прижмуренные глаза от солнца, святой отец взглянул в бесконечную синь неба. Редкие облака, невесомые и пушистые, как рваные комья козьего пуха, неподвижно стояли на месте. Ксендз потянул за свисавшую веревку, увесистый язык колокола, медленно качнувшись, ударил в тулово, и сейчас же горячий воздух, напитанный душистыми запахами луговой травы и подтаявшей липкой смолы дальнего леса, наполнился чистым и волнительным звоном.

Юстус Матулис блаженно прикрыл глаза, раскачиваясь вместе с языком колокола, подчиняясь его мелодичному ритму. А когда глаза открыл, у него даже перехватило дыхание при виде двух полуторок с солдатами, которые подъезжали к городу с восточной стороны, где располагался хутор Селе-Лиде. Ксендз поспешно повис на веревке, стараясь быстрее затормозить раскачанный язык колокола, затем привязал конец веревки к металлическому ограждению, проворно спустился на два пролета.

На площадке он достал из ниши бинокль, вновь поднялся на колокольню, стал внимательно вглядываться в подъезжавшие машины с военными. В кабине первой полуторки за оконным стеклом, рассыпающим во все стороны яркие солнечные зайчики, смог разглядеть сосредоточенное лицо Ильи Журавлева. По мере приближения к городку полуторок волнение охватывало святого отца все сильнее, у него даже затряслись руки от предчувствия чего-то очень нехорошего.

«Должно быть, Советы опять облаву на наших партизан готовят», — мелькнула у него жуткая мысль, заставившая злобно скрипнуть зубами. Но тут он услышал гулкие шаги в костеле, торопливо спустился и, снова спрятав бинокль в нишу, побежал по крутым ступенькам вниз, придерживая полы рясы, на ходу напуская на лицо благочестивую маску.

Оказалось, что сегодня пришла лишь одна старуха, проживавшая неподалеку. Мысленно костеря эту худую, длинную как жердь дуру, невовремя припершуюся к обедне, Юстус Матулис тем не менее ей уважительно поклонился.

— Швятой отец, швятой отец, — невнятно зачастила запыхавшаяся прихожанка, шамкая беззубым ртом, шевеля бесцветными губами, ловя его руку, чтобы поцеловать, — я вам тут яишек принешла.

С почтением приняв у нее плетеное из лозы лукошко и вытерев обслюнявленную руку о рясу, ксендз понес его к стене, где находился столик для пожертвований. Но на этом колготная старуха не успокоилась, а увязалась следом, надоедливо расспрашивая святого отца о том, как лучше поминать усопших, и выпытывая у него другие религиозные обряды. Своими жалостливыми и неуместными в данный момент вопросами она так успела за какую-то минуту досадить Юстусу Матулису, что он не выдержал.

— Замолчи, — строго приказал он, неожиданно повернувшись сердитым лицом к чересчур многословной прихожанке. — Глаголешь без меры.

Старуха ошалело замигала морщинистыми веками с реденькими белесыми ресницами, обидчиво поджала губы и, вернувшись в зал, робко присела на краешек скамьи.

Юстус Матулис занял место за кафедрой, торопливо начал читать Святое Писание. Но как ни старался исполнить все по известным канонам, сосредоточиться у него никак не получалось, и вместо божественного текста выходила какая-то ерунда, так что даже богомольная старуха стала поглядывать на него с подозрением, как видно, сильно беспокоясь за поруганную веру. Тогда святой отец, взволнованный надвигавшимися событиями, кощунственно решил сократить книжный вариант текста и зачастил с такой скоростью, перескакивая где через слово, а где и через целые строки, что листы Евангелия только успевали с шуршанием переворачиваться. Он привычно бормотал молитвы, а сам все время думал о красноармейцах, о том, что не может ни подглядеть,