Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Специалист по маслодельным кооперативам С.П. Фридолин, работавший в Санкт-Петербургском и позже в Московском земствах, довольно самокритично высказывал ту точку зрения, что столь серьезное различие бьшо частичным проявлением наложения одной культуры на другую, а не результатом взаимодействия двух элементов единого общества. Что до сравнения с Данией, Скандинавией, Нидерландами, Бельгией и вообще Западом с целью представить их в качестве возможной модели для русской агрономии, то Фридолин был поражен контрастом виденного им в Скандинавии с ситуацией в России. Пока русские специалисты сводили всю свою бурную деятельность к упражнениям в «болтологии», а черновую работу оставляли мелким служащим, их датские коллеги действительно трудились: «Физическая работа свойственна всем слоям представителей интеллигентного труда, в частности специалистам по сельскому хозяйству, которые являются не только учителями, но и работниками на деле. Датский консультант, уча, сам учится на опыте, учится у тех, кого он учит». В Дании и Финляндии крестьяне нанимали агрономов на работу через кооперативные союзы и говорили им, что конкретно нужно сделать, так что «самодеятельность не является здесь пустым звуком или простым лозунгом». В России агрономов брало на работу земство или правительство, и любой кооператив сразу же впадал в большую зависимость от тех агрономов, которые его основали и им заведовали, в частности доставали столь необходимые деньги и растолковывали крестьянам, на что их употребить. Стандартный ответ на подобную критику заключался в том, что русские крестьяне были, мягко говоря, не столь грамотны, образованны, богаты или социально интегрированы, как крестьяне в Западной и Северной Европе, так что внешнее руководство для них имело определяющее значение. Насколько можно судить по его анализу, Фридолин сделал схожее предположение, противопоставив датских фермеров «нашим крестьянам»: «Разница только в том, что утром он [датский хуторянин. — Я.К.] чернорабочий, а вечером — гражданин-интеллигент, пользующийся всеми благами современной культуры. Как будто бы путы невежества и тьмы, оковавшие нашу деревню и превращающие труд ее в тяжелую физическую, лишенную всякой одухотворенности работу, совершенно спали с плеч и рук датского крестьянина»[269].

Усвоение самих терминов «сельское хозяйство» и «народное хозяйство» было усилено институциональным фактором. «Сельскохозяйственные съезды», местные и всероссийские, являлись представительными форумами скорее для агрономов и их нанимателей, а не для тех, кто сам обрабатывал землю. Так, на Всероссийском сельскохозяйственном съезде, проходившем в конце лета 1913 г., присутствовало лишь несколько крестьян, и некоторые наблюдатели уже post facto сожалели, что съезды проводятся во время сбора урожая, когда именно агрономы, а не крестьяне имеют достаточно свободного времени для заседаний[270]. Когда группа кооперативных деятелей не добрала немного голосов при голосовании одного из важных вопросов на Первом кооперативном съезде в 1908 г., они решили, что чаша весов была перетянута на сторону их противников при помощи голосов «серых» (то есть «темных» и «некультурных») крестьян, которые так и не смогли подняться до уровня «принципиальной дискуссии»[271]. Регулярные губернские и уездные конференции и собрания по вопросам сельского хозяйства и экономики собирали земских и правительственных агрономов, инспекторов по мелкому кредиту, случайных правительственных чиновников или представителей земских управ, но призывы пригласить туда еще и самих земледельцев были редки и обычно сводились к отбору одного «развитого крестьянина», выступавшего в роли представителя всего «крестьянства», — все его видели, но никто никогда не слышал.

Все же землепашцы присутствовали на некоторых съездах, но зачастую их просто не желали слушать. С.В. Дикий, крестьянский делегат Съезда по мелкому кредиту, проходившего в 1912 г., недоуменно спрашивал, почему организаторы все-таки решили его пригласить. Темой дискуссии был недостаток крестьян «от сохи», которые бы демонстрировали инициативность и самодеятельность. Дикий указывал: «Как один из этих малограмотных пахарей-учредителей… я хотел бы сказать, что всюду и все говорят о том, чтобы улучшить свободный обмен знаний и мыслей о кооперации, но на деле получается другое. На Харьковском губернском съезде [по кредитной кооперации. — Я.К.] в 1910 г. ораторы ученого класса, стараясь возможно больше выяснить обстоятельства развития кооперации, отняли большую часть предоставленного съезду времени. Представители с мест, малограмотные крестьяне подают свои записки [председателю с просьбой обратиться к съезду. — Я. К.}, но так как времени остается мало, то прения обыкновенно прекращаются, и большая часть представителей с мест не успевает высказаться. Что касается настоящего съезда, то здесь еще в большей степени повторяется то же самое; не только большинство ораторов с мест остаются невыслушанными, но господин председатель стесняет крестьянских представителей, также предлагая желающим отказаться от слова». На защиту русской интеллигенции поднялся эстонский делегат А.И. Пийп, который уговаривал «господ крестьян» принять культурное руководство интеллигенции и не делать из последней «врага крестьянства»[272].

Это были не просто отдельные мнения о крестьянской некомпетентности, резко высказанные на языке агрономической науки, но целая система взглядов: она изображала невежество в виде важнейшего фактора и неизменного качества, ясно показывавшего, что крестьяне были обречены на вечную «темноту». Из всего этого следовал вывод, что судьба любого агронома состояла именно в неизменной роли управляющего делами беспомощных крестьян — он должен был выполнять функции мозга в крестьянском теле. Эта система взглядов была ярко выражена агрономом Ю. Еремеевой в ее докладе Всероссийскому сельскохозяйственному съезду, проходившему в 1913 г.: «Главное… у крестьян нет возможности понять то, чему должен научить их агроном. Они не только не подготовлены к тому, чтобы понимать жизнь природы — они даже неграмотны… Крестьяне настолько неразвиты, что не могут понять блага кооперации». Высказывания докладчика были пренебрежительными, но в них отсутствовало удивление приведенным в своей речи фактам. «Сельское хозяйство — наука, наука о природе, о жизни и только знание этой жизни дает успех, только умение рассчитывать дает возможность вести рациональное хозяйство. Но крестьяне обречены блуждать в темноте, без уменья правильно считать, без знаний вынуждены они голодать на своей богатой земле»[273].

Когда агрономия оказалась между закоснелой отсталостью и динамичным прогрессом, словно между молотом и наковальней, язык этой напряженной борьбы сразу же отразил соответствующее настроение исследователей сельского хозяйства и публицистов, идущих на бой с крестьянской отсталостью под знаменами своей науки. Семен Маслов объяснял это так: «Благодаря отсталости населения, агрономическая деятельность земств сплошь да рядом встречает упорное сопротивление в населении, недоверчиво относящемся ко всяким новшествам». С точки зрения В. Онуфриева, агрономия — это постоянная борьба, поскольку профессионал в деревне неминуемо сталкивается с сонным мужиком, который привык жить по старинке или даже просто «влюблен» в свой образ жизни: «И вдруг, никем не прошенный, является… новый человек, агроном, с новыми понятиями, новыми требованиями, новыми планами будущего. Население авансом приготовилось к оппозиции. Кто возьмет? С одной стороны — агроном, чуждый всем, один со своею наукой и верой в успех; с другой — “они”, эти темные некультурные массы, сильные своею “громадой”, своими обычаями и привычками, своими близкими связями. У него — только знания… У них — боязнь лишних расходов, исконная вражда к “барину”, быть может естественное недоверие к проповеди нового из уст какого-то “ученого” человека… и определенное стремление во что бы то ни стало “доказать” этому пришельцу из другого мира, что они, с малых лет стоящие у плуга, вовсе не хуже, не меньше знают этого “белоручки” и уж нисколько не нуждаются в его советах…»[274]