Полдень XXI век, 2012 № 09 - Николай Романецкий

— Матка, — сказал Андрей, — мне нужна эта чёртова матка!

Он выкорчевал ещё несколько плиток. Работал как одержимый.

Пришла Вера с чайником.

Он нетерпеливо выхватил его. Струя воды и пара ударила в насекомых. Мураши опрокидывались на спину, крючили ножки. Остальные, вместо того чтобы разбежаться, атаковали Андрея. Он топтал их ногой и поливал из чайника.

Тяжёлый вздох, похожий на стон, донёсся со стороны дома.

— Что там ещё? — крикнул Андрей.

Он бросил пустой чайник, схватил лопату и побежал к дому.

— Под крыльцом, вот где она! Точно! Под чёртовым резным крыльцом!

Он размахнулся и со всей силой ударил лопатой по крыльцу. Черенок сломался.

Сзади что-то кричала Вера. Про мать и его старшего брата…

Она пыталась поймать его за руку. Он оттолкнул её — она, кажется, упала.

Тогда он повернулся, отшвырнул обломок черенка и расхохотался.

Он стоял и хохотал, долго, минуту, а может, две. А потом внезапно успокоился.

— Моя мать, — сказал он. — Все знают, она чокнутая. Без ума от моего старшего брата. А он утонул. Утонул, когда ему было десять.

— Но как же, — Вера повела рукой, — как же всё это?..

— Садовая дорожка? И это вот замечательное резное крыльцо? Он их не делал. Вот этими… этими самыми руками… Она заставила меня. Ходила, нудила, чтобы я сделал эту чёртову дорожку и это чёртово крыльцо. Брат увлекался поделками из камешков, спичек… Вот она и вбила себе в голову, что у неё должны быть фигурная дорожка и резное крыльцо. А потом убедила себя, что всё это сделал он.

— Но почему, — начала Вера, — почему ты раньше?..

Она не договорила. Дверь открылась, на пороге возникла фигура в красном олимпийском костюме. Она, как пьяная, сделала шаг вперёд и, пошатнувшись, рухнула на сына, но вместо того, чтобы подхватить её, Андрей в ужасе отпрянул назад.

Она была вся, с ног до головы, облеплена чёрными муравьями.

Это была муравьиная матка.

Александр Тэмлейн

КОНФЕТА

Грызл был красив — по крайней мере, так полагал он сам. У него была зелёная кожа и здоровенные клыки. Глаза были мутно-жёлтыми — Грызл знал об этом, однажды он полюбовался на своё отражение в автомобильном зеркальце заднего вида. Разбитых, брошенных машин хватало. Ещё у Грызла была шевелюра. Она была фиолетовая.

Детство Грызл помнил плохо. Кажется, он ходил в садик. Что это за «садик» и почему он так назывался — Грызл, хоть убей, не мог припомнить. Ему казалось, тогда он носил такую странную штуку, которая называлась обувь. А ещё на нём были штаны. Сейчас на Грызле не было штанов, и он был очень этому рад.

Жил он свободно, радостно и неприхотливо. Собирал светящиеся в темноте пятнистые грибы, ел здоровенных вертлявых мокриц, пил из реки и луж, а иногда — если повезёт — мог догнать оленя, заблудившегося среди многоэтажек.

Когда-то среди развалин ещё попадались люди. Людей он не любил: они носили с собой металлические штуки, которые гремели и полыхали, и причиняли ему боль. Люди были злые. В отместку нескольких из них он поймал и съел. Кажется, люди и прозвали его Грызлом — те немногие, которых догнать он не успел…

Свалка простиралась до самого горизонта. Некогда она называлась словом «Владивосток», — Грызл смутно помнил об этом. Впрочем, он не имел ни малейшего понятия о том, почему у места должно быть название и что оно означает.

Порой к нему приходили воспоминания детства. Кажется, все говорили про Страшную Войну, а затем на улицах распустились огненные цветы, и всё стало не таким, как раньше. Трава пробилась через камень и зелёным одеялом укутала тротуары.

Сегодняшний день обещал быть отменным. Грызл нашёл старый бинокль, и, похрюкивая от удовольствия, рассматривал обветшавшие супермаркеты. Солнце только поднималось из океана, окрашенное парами метана в зелёные цвета. И тут он увидел девочку. Сначала-то он не понял, что это девочка. Но потом словно распахнулись давным-давно запертые двери памяти.

«Дима, хочешь конфету? — звонкий голосок. — Я у Алины отобрала. Она вредина, ябеда и подлюка! Будешь?»

Девочка. Таких маленьких существ называли девочками.

Грызл растерянно застыл.

Девочка была маленькой, аккуратной и причёсанной. У неё были золотистые волосы и светлая кожа — будто фарфор. Она была одета в чистое платьице — розовое в белый горошек. На ней были башмачки — канареечного цвета. И пахло от неё приятно — почти позабытым, волшебным запахом корицы. Намного вкуснее, чем запах трухлевика-вонючки или пупырчатых поганок, которые Грызл порой собирал в канализации.

Девочка.

Кажется, девочки тоже были людьми, но у них не было этих сверкающих штук, которые причиняли боль. Девочки были хорошими. Когда-то в детстве одна из них угостила его конфетой. Конфетой, что такое эта «конфета»? Он не помнил. Но помнил, что это что-то невероятно приятное. На вкус — как лесная малина. Кисло-сладкая и душистая. А сейчас Грызл ел мокриц: они тоже были вкусные, сочные и хрустели на зубах, но конфета была лучше.

Неожиданно в заскорузлой душе его поднялось странное, давно забытое чувство. Благодарность. Ему тоже захотелось сделать девочке что-то хорошее. Большая, жирная сороконожка скользнула у его ног. Он ловким движением подцепил её — и, радуясь, протянул новой знакомой.

— Кафета.

Слово далось ему с трудом. Девочка бесстрастно посмотрела на него. Один из её васильковых глаз полыхнул красным.

— Идентификация, — холодным, безжизненным голосом сказала она. — Радиоактивный мутант второй категории, восстановлению не подлежит.

Между её пальцев появилось длинное, сверкающее лезвие. Она прыгнула и обхватила голову Грызла ногами. И вонзила клинок ему в шею.

Массивное зелёное тело рухнуло на траву. Потухающие глаза смотрели на восход — солнце поднималось во всём великолепии, расцвечивая горизонт в алый и лиловый, окуная золотистую пену облаков в малиновый сироп.

— А как же кафета, — горько сказал он.

2

ЛИЧНОСТИ ИДЕИ МЫСЛИ

Вячеслав Рыбаков

КУДЕСНИКИ НЕ КО ДВОРУ

Их, в общем, уже не помнят.

Даже те, кто когда-то читал их взахлеб, редко перечитывают.

Невозможно перечитывать. Кому-то скучно, кому-то смешно, кому-то тошно от этих тупых совков… А мне, если вдруг упадет взгляд на потрепанные корешки засыхающих на полках книг, за которыми гонялся, бывало, как за Граалем, — больно. Точно я сквозь помутневшую от времени, измалеванную похабщиной, заляпанную пригоршнями грязи и засохшим дерьмом стеклянную стену тускло вижу свой рай, в который мне, по грехам моим, во веки веков не вернуться…