Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер

На самом деле уже в “Этюде в багровых тонах” были намеки на порочное пристрастие Холмса: порой “он целыми днями лежал на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь. В эти дни я подмечал такое мечтательное, такое отсутствующее выражение в его глазах, что заподозрил бы его в пристрастии к наркотикам, если бы размеренность и целомудренность его образа жизни не опровергала подобных мыслей”. Но первые же фразы из “Знака четырех” не оставляют никаких сомнений: “Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прежних инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул”.

В те времена кокаин в большом количестве импортировали из Южной Америки, его часто использовали и как анестетик, и для укрепления нервной системы, и он свободно продавался в любой аптеке. Но опасные побочные свойства наркотика уже становились понятны, и вскоре Конан Дойл осознал, что его Холмсу следует менять привычки. В рассказе “Пропавший регбист” Ватсон говорит: “Много лет я боролся с его пристрастием к наркотикам, которое одно время чуть было не погубило его поразительный талант. И теперь, даже в состоянии безделья, он не испытывал влечения к этому искусственному возбудителю. Но я понимал, что опасная привычка не уничтожена совсем, она дремлет”[16]. Некоторые читатели были потрясены: как же так, Шерлок Холмс, человек выдающегося ума и силы характера, подстегивает себя наркотиками? Но Конан Дойл всегда стремился уйти от привычного образа полицейского сыщика и потому сделал своего детектива эстетом и оригиналом, склонным к меланхолии. Холмс относится к расследованию преступлений как к искусству — так почему бы художнику не иметь артистических пристрастий?

Оскар Уайльд поздравил Конан Дойла с выходом “Знака четырех”: “Я сознаю, что мои вещи лишены двух превосходных качеств, которые в ваших присутствуют в полной мере, — это сила и искренность. Между мною и жизнью всегда пелена слов: я вышвыриваю достоверность в окно ради удачной фразы и готов пренебречь правдой ради случайной эпиграммы”.

Когда “Знак четырех” был опубликован в журнале “Липпинкотт” в феврале 1890 года, один восторженный критик заявил: “Это лучший рассказ, какой я читал в жизни”.

Между тем под конец этого рассказа обнаруживается, что пути Холмса и Ватсона расходятся, поскольку Ватсон страстно полюбил очаровательную Мэри Морстен, обратившуюся к ним за помощью в этом запутанном деле. Голубоглазая мисс Морстен, “нежная и милая”, с “необычайно возвышенной и отзывчивой” душой, несомненно напоминает Туи.

Ватсон сообщает Холмсу: она “оказала мне честь стать моей женой”. Таким образом, удачно завершившееся дело о сокровищах Агры в принципе должно было стать их последним совместным расследованием. К счастью, это оказалось не так.

Глава 7

Венская интермедия

ВСКОРЕ ПОСЛЕ ТОГО КАК ДОЙЛ ЗАКОНЧИЛ “Знак четырех”, из Лиссабона пришла печальная весть: 13 января 1890 года его старшая сестра Аннет умерла от инфлюэнцы. Ей было всего тридцать три года. Все время, что она работала, Аннет поддерживала семью, и Конан Дойл с горечью заметил, что она “умерла как раз тогда, когда в нашей жизни забрезжило солнце лучших дней”. Аннет оставила свои сбережения, 420 фунтов, матери, “жене Чарльза Алтамонта Дойла (ныне помешанного), кровного и законного отца упомянутой Аннет, на его нужды и ради излечения от болезни”.

Говоря о “лучших днях”, Дойл имел в виду те дополнительные заработки, которые приносили ему книги и которыми он всегда был готов поделиться с родными. Он взял на себя роль главы семьи и всячески опекал младшего брата, учившегося тогда в школе, обращаясь к нему в письмах “мой дорогой мальчик”, “дружище” и “милый мой мальчуган”, неизменно призывая брата бросить на учебу все силы: “Мой дорогой мальчик, ты никогда ничего не пишешь о своих занятиях, и это меня беспокоит. Я очень надеюсь, что ты старательно вбиваешь знания себе в голову — потому что, если ты не сдашь экзамены, возникнут серьезные проблемы. Пойми, если ты их сдашь, то на спорт, верховую езду и крикет у тебя еще будет куча времени, вся жизнь впереди. И при этом она зависит от того, как ты распорядишься ближайшими месяцами. Если ты чувствуешь, что отстаешь по каким-то предметам, занимайся ими день и ночь, каникулы не каникулы, а надо работать, пока не поймешь, что ты достаточно силен во всем. У тебя светлая голова, я отлично это знаю, и все, что тебе нужно, — постоянно, неуклонно трудиться. Не думай больше ни о чем, прошу тебя, пока это не будет сделано… До свидания, мой милый. Твой любящий А.”.

Вскоре он опять пишет Иннесу: “Дружище, занимайся изо дня в день и ничего не упускай, поскольку важно все. Работай с той же энергией, с какой ты готовишься к футбольному матчу, — в этом залог успеха. С другой стороны, если на экзамене ты сделаешь все, что от тебя зависит, но тебе не повезет и ты срежешься, не опускай руки, пробуй заново. Твой АКД”.

Однако ответственность за семью все же не слишком отягощала Конан Дойла, судя, например, по тому, что в ноябре 1890-го он, повинуясь “неодолимому порыву”, решил ехать в Берлин в надежде познакомиться с Робертом Кохом, немецким бактериологом, который в августе того года произвел сенсацию на Международном медицинском конгрессе, заявив, что открыл лекарство от туберкулеза.

Но поскольку никакого специального интереса к этой болезни у Дойла не было и он вообще всегда скептически относился к “чудодейственным средствам”, то внезапное намерение посетить Берлин объясняется скорее внутренней неудовлетворенностью, чем искренним любопытством врача. Несмотря на то что он утверждал, будто полностью доволен жизнью в Саутси с Туи и младенцем и своими занятиями — медициной и литературой, — в глубине души он был человеком действия, точно так же, как его герои, и поездка была нужна ему, чтобы встряхнуться. Кроткая Туи не возразила ни слова.

По дороге Дойл заехал в Лондон и условился с У. Стедом, редактором “Ревью оф ревьюз”, что напишет статью о Кохе, а заодно запасся рекомендательными письмами к британскому послу в Берлине и тамошнему корреспонденту “Таймс”. Толку от них, впрочем, не было никакого.

Кох, директор Института гигиены при Берлинском университете, был величайшим ученым своего времени и прославился, после того как выявил возбудителей сибирской язвы, туберкулеза и холеры. Газетные заголовки всего мира повторяли его заявление: “Найдено средство от чахотки!” Доктора со всей Европы стекались в Берлин на лекции, где Кох демонстрировал свой метод, так называемую “лимфо-инокуляцию”, то есть прививку, благодаря которой, как предполагалось, ткани, пораженные бактериями, будут разрушены, отторгнуты организмом и выведены вместе с мокротой.