Мир всем - Ирина Анатольевна Богданова

последней тарелкой. Хорошо, что я на фронте всегда читала газеты, стараясь не пропускать новости о родном Ленинграде. Завтра пойду в школу и проведу разведку боем.

* * *

Это была осень сорок четвёртого года. Я помню, что у меня жутко, до звёзд в глазах болел живот, но я вышла на пост. Едва не плача, я поднимала и опускала сигнальные флажки, поворачивалась вокруг своей оси и старалась сосредоточить взгляд в одной точке, чтобы не упасть в обморок. К вечеру интенсивность движения обычно нарастала, и к сумеркам машины пошли сплошным потоком. Сжав зубы, я переждала новую волну боли, чувствуя, как дурнота постепенно отступает. Если бы поток хоть на минуту замедлился, я могла бы зажать флажок под мышкой и вытереть лоб, но сперва плотным караваном пошли полуторки, потом я пропустила пару «эмок» с открытым верхом, а дальше, с грохотом и лязгом, на меня надвинулась танковая колонна. Когда идут танки, всегда кажется, что от их мощи земля должна дрогнуть и прогнуться. Я остановила движение слева и освободила путь для танков.

При виде меня белозубый паренёк на броне сорвал с головы танковый шлем и приветственно замахал. Если бы я могла расслышать его слова, то наверняка услышала бы привычное:

— Салют, сестрёнка!

В этот миг закатное солнце выбросило из туч последний пучок рыжих лучей, которые соломой рассыпались по башне танка, на мгновение высветив крупную надпись «Дмитрий Донской».

«Дмитрий Донской!» — Я шевельнула губами, вдохнув придорожную пыль, что летела мне в лицо.

Буквально накануне в газете промелькнула небольшая заметка, что Русская Православная Церковь передала армии танковую колонну «Дмитрий Донской», собранную на средства верующих, в том числе и в блокадном Ленинграде. Хотя работа регулировщицы не оставляла времени для размышлений и эмоций, мне показалось, что именно в эти танки вложена частичка моего Ленинграда — холодного, голодного и любимого до отчаяния.

* * *

Казалось бы, когда учителю перевести дух, как не в каникулы: спокойно сходить в читальный зал библиотеки, подобрать методический материал, посетить музеи или выставки. Но увы. В девять утра как штык учитель должен быть в своём классе, чтобы начать подготовку к следующей четверти.

— Совершенно нет времени повысить свой культурный уровень! — пожаловалась мне Степанида Ивановна из второго «Б» класса.

Она нагнала меня на Среднем проспекте и взяла под руку. Степанида Ивановна отличалась высотой, шириной и толщиной. Кроме того, под носом у неё явственно пробивались тёмные шелковистые усики.

— Смотрю я на вас, Антонина Сергеевна, и вспоминаю молодость. Чем-то вы на меня походите! — Слова о нашем сходстве ранили меня в самое сердце. Я сурово нахмурилась, чего Степанида Ивановна не заметила, и продолжила: — Вы очень ответственная, и дисциплина у вас в классе хорошая.

Я пожала плечами:

— В нашей школе девочки. Были бы мальчишки, и с дисциплиной было бы больше проблем.

— Что верно, то верно, — согласилась Степанида Ивановна, — хотя я не очень приветствовала разделение учеников на женские и мужские. Всё-таки дети должны учиться взаимодействовать вместе, по-коммунистически, а не как в царские времена. Я сама в гимназии училась и помню, с каким нездоровым интересом на нас поглядывали ученики мужской гимназии. Впрочем, министерству образования виднее.

— В министерстве образования детей только на картинках или в кино видят, — рассеянно сказала я, потому что думала не о проблемах образования, а о том, как разыскать уборщицу тётю Клаву и расспросить её об адресе действующей церкви.

Действовать следовало осторожно, чтоб не вызвать подозрений у тех, кто мог услышать наш разговор. «И у стен есть уши», — писал Сервантес в романе «Дон Кихот». Пословица возникла потому, что в средневековых крепостях и замках в стенах делались специальные отверстия для прослушки. В нашей школе потайных щелей, конечно, не было, но зато у меня имелось масса примеров, как неосторожная совершенно пустяковая фраза могла сломать человеку жизнь или карьеру.

Клавдию Ивановну, по-простому тётю Клаву, я нашла в рекреации возле фикуса. С деловым видом она протирала тряпкой жёсткие глянцевые листья и, жутко фальшивя, напевала «Рио-Риту».

— Здравствуйте, Клавдия Ивановна! — Я жизнерадостно улыбнулась. — Хотите я вам помогу?

— Чегой-то? — Тётя Клава опустила тряпку и подозрительно зыркнула на меня исподлобья. — Делать, что ли, нечего? Тебя что, государство зря учило, чтоб ты руки марала? Ты дитям должна знания давать, так что нам с тобой работой меняться негоже. Каждый должен своим делом заниматься, я же не набиваюсь арихметику преподавать.

— Так ведь каникулы, детей сейчас нет, а работать я люблю. Я не белоручка.

— Белоручки давно повывелись. — Тётя Клава снова завозила тряпкой по листу. — Вот ты в войну что делала?

Разговор поворачивался в нужное русло, и я ухватилась за подсказку:

— Я служила военной регулировщицей. Стояла на дороге и указывала, кому ехать, а кому стоять. Как милиционер. Только у него полосатый жезл, а у нас флажки. Машин всяких повидала — не передать сколько. Мимо меня и самоходки ездили, и легковушки. А однажды я пропустила колонну танков, на которых было написано «Дмитрий Донской».

В газете писали, что на эту колонну всем миром собирали. Слышали про такое?

— Ещё бы не слышать! — Тётя Клава шлёпнула тряпку в ведро и подпёрла бок руками. — Да я сама лично единственные серёжки ради танков отдала. Муж покойный подарил. А я не пожалела! Потому что если Победы не будет, то на кой мне серёжки? Правда?

— Конечно правда. Я бы тоже так сделала. Но когда на колонну собирали, я уже на фронте была. Да и серёжек у меня нет. — Я вздохнула и как бы между прочим поинтересовалась: — А куда вы свои серёжки относили? В ломбард?

Тётя Клава возмутилась:

— Какой такой ломбард? В церковь отнесла. В Князь-Владимирский собор на Петроградской стороне. Он всю блокаду работал и по сию пору открыт. Не поверишь, но золото на блюдах грудами лежало. Мои- то серёжки простенькие, копеечные, а там батюшки-светы — чего только не было: и жемчуга, и браслетки с каменьями, и броши одна другой краше. И ведь за каждую финтифлюшку можно было кусок хлебушка купить! А люди мёрли, но последнее несли. — Она гордо выпрямилась. — Вот какой наш народ — несгибаемый!

Не удержавшись, я чмокнула тётю Клаву в щёку:

— Спасибо вам!

— Вот ещё, — нахмурилась тётя Клава, но я видела, что она довольна. — Чем с уборщицами целоваться, иди лучше тетрадки проверяй, раз тебе советская власть детей доверила.

— Уже иду!

Я заскользила по натёртому паркету, едва ли не выделывая пируэты и па. Главное, я узнала адрес церкви. Конечно, не очень