Мир всем - Ирина Анатольевна Богданова

капуста от Маши; селёдку, покрытую луковыми кольцами, и солёные грибы выставили Алексеевы, Галя крошила винегрет, и её пальцы, щёки и нос расцвечивали бордовые полосы. Кот Пион возбуждённо отирался о ножки стола и норовил заскочить на стул — снять пробу с селёдки.

— Сало-то, сало забыла! — всплеснула руками Маша и унеслась в свою комнату. — Мне такое сало из деревни прислали — во рту тает.

Я выставила на стол банку американской ветчины в ярко-красной жести, заначенной ещё с фронта на всякий пожарный случай. Похоже, сейчас он наступил.

Нам с Раей поручили почистить картошку и расставить тарелки и рюмки. Заглушая гудение примусов, на окне играл патефон. Завода хватало ненадолго, поэтому после каждой проигранной пластинки Олег Игнатьевич подходил и энергично крутил ручку пружины.

Прошлый Новой год я встречала в землянке при свете коптилки из гильзы от снаряда. Коптилка то разгоралась, то гасла и ужасно чадила, заполняя всю землянку сизым дымом. По случаю праздника нам выдали усиленный паёк, а командир взвода от себя подарил каждой девушке по шоколадке. Мы чокались жестяными кружками с чаем, пели песни и желали друг другу дожить до Победы. Света из Валдая и саратовчанка Яська не дожили, а я дожила и обязана жить так, чтобы погибшим не было за меня стыдно.

Я положила почищенную картошину в кастрюльку и посмотрела на Раю:

— Сейчас вернусь.

Я вернулась в свою комнату, на миг окунувшись в блаженную тишину. Как мы на войне мечтали отметить первый Новогодний праздник после войны! Но вот он пришёл, а у меня на душе одна усталость.

— С Новым годом! С Новым годом! — вдруг закричал кто-то на улице.

И другой голос, мягкий, женский, округло ответил:

— Так он ещё не наступил. Рано радуешься, примета плохая.

«Теперь все приметы хорошие, — подумала я, прислонившись спиной к стене. — Ведь война закончилась».

Я вспомнила, что вернулась за бабусиными бусами, и торопливо надела их на шею: мамочка, бабуся, с наступающим!

Я посидела с соседями до двух часов ночи, пока не ушла Рая. Сначала мне смертельно хотелось спать, а потом расхотелось. И задремать не получалось, и читать не читалось. Кружил хоровод снежинок за окном, и верилось, что, стуча посохом, по ленинградским улицам ходит самый настоящий Дед Мороз.

1946 год

Антонина

Первого января был выходной день. Можно валяться сколько хочешь, ходить в гости, читать книги, растопить дровяной титан и наконец как следует вымыться в ванной, с блаженством ощущая на теле струи тёплой воды. У меня был брусок земляничного мыла, и я подумала, что вполне заслужила немного роскоши.

После ночного застолья в квартире царили тишь да благодать. Все спали. Стараясь двигаться бесшумно, я вышла на кухню и оглядела остатки пиршества. Посреди стола сидел Пионер, то есть Пион, и яростно чесался.

Я сняла тапок, чтобы прогнать паршивца со стола, елейно поинтересовавшись:

— Блошки?

Кот ретировался мгновенно, словно растворился в воздухе, оставив на месте преступления опрокинутый лафитник, из которого пил Крутов. В кухне ещё витал запах еды и табака. Я распахнула форточку, высыпала в мусорное ведро окурки и поняла, что новогоднее утро оставило в душе гулкую пустоту, как в пересохшем колодце. Хлынувший в комнату холод теребил края скатерти с пятнами от винегрета, на чьей-то тарелке лежал огрызок солёного огурца. И как-то исподволь, невзначай, на противовесе объедкам и окуркам всплыла в памяти строфа стихов Теофила Готье в изящном переводе расстрелянного Гумилёва.

Эти стихи однажды зимой произнесла бабуся. И я их сразу запомнила.

На крыше снеговые горы,

Сквозь них не видно ничего…

И в белом ангельские хоры

Поют крестьянам «Рождество!».

Бабуся Новый год не признавала за праздник и отмечала только Рождество. Когда она приезжала к нам из Могилёва в зимние каникулы, в нашей комнате начинало твориться волшебство, обвитое серебристыми, ещё дореволюционными ёлочными бусами и упоительно пахнущее сладким кексом. На Рождество бабуся всегда пекла кекс с изюмом и украшала его верхушку ребристой звездой из голубоватой фольги. Вечером мы гасили свет, зажигали свечи на ёлке, и в колеблющейся полутьме бабушка нараспев читала стихи о Рождестве. Хотите верьте, хотите нет, но в детстве я думала, что послушать бабусю к нам на праздник прилетает незримый Ангел и тихо сидит на подоконнике, качая крошечными ножками, обутыми в золотые башмачки.

Потом я выросла, вступила в комсомол и перестала верить в ангелов и отмечать Рождество, а затем грянула война, гусеницами танков втаптывая в грязь милые детские воспоминания.

Я собрала со стола грязные тарелки, свалила их в раковину, поставила на примус чайник погреть воду и поняла, что я ни в коем случае не хочу пропустить нынешнее Рождество, как бездумно пропускала много лет подряд. Нежданная мысль принесла мне тепло и успокоение. За мытьём посуды я представляла, как наберу холодных, пахнущих хвоей еловых веток, поставлю их в бутылку (вазы у меня нет) и зажгу свечи. Кекс испеку из манной крупы и яичного порошка, вспомню стихи, которые читала бабуся, и мимо моего окна обязательно, хоть на мгновение, промелькнут белоснежные крылья. А ещё седьмого января надо будет сходить в церковь. Церковь…

Мои руки с мокрой тарелкой замерли на весу. Учительница и церковь понятия несовместимые. Если в школе узнают, что я ходила в церковь, уволят на следующий день с волчьим билетом. Не знаю, когда возникло подобное выражение и как выглядели волчьи билеты в действительности, но сейчас это означало строки в характеристике, с которыми не возьмут на хорошую работу, если только на лесоповал или торфоразработки.

Я горько усмехнулась, но решения не изменила. Оставалось лишь узнать, где в Ленинграде есть хоть одна действующая церковь. Не станешь же спрашивать у прохожих: «А где тут церковь?» — такие вопросы многие сочтут провокационными и обратятся в милицию — с задержанием, протоколом и сообщением на работу. В общем, прощай любимая работа и здравствуй волчий билет.

Я подлила в раковину горячей воды из чайника, чтобы домыть вилки и ложки. Мысли перекинулась на мои поездки на Новодевичье кладбище, откручивая события назад, начиная от сна, с просьбой бабуси о поминовении. На ум пришёл разговор двух уборщиц, когда Клавдия Ивановна дала понять, что посещает церковь. У неё и надо спросить. Но как? Не подойдешь и не спросишь в открытую.

Я поставила стопку вымытых тарелок на стол и взяла кухонное полотенце. Если подумать, то выход всегда найдётся. Идея возникла вместе с