Новая жизнь - Орхан Памук

Несколько человек ему захлопали.

— Куда вы повесите люстру? — спросила ангел.

— Такое вот удачное совпадение, — ответил старик. Он аккуратно, с явным усилием наклонился к микрофону. — Я влюблен. И моя невеста меня очень любит. Мы скоро поженимся и переедем в новый дом. Там и повесим эту люстру на семь ламп.

Раздались аплодисменты. А затем я услышал крики «Поцелуй, поцелуй его!».

Когда ангел осторожно поцеловала старика в обе щеки, зрители замолчали. А старик с люстрой воспользовался моментом и быстренько ушел со сцены.

— А остальным никогда ничего не выпадает, — раздался злой голос из задних рядов.

— Замолчите, — сказала ангел. — И слушайте меня. — Снова наступила странная тишина. — Когда-нибудь и вам улыбнется удача, помните об этом! Наступит и ваш счастливый час. Потерпите, не обижайтесь на жизнь, подождите, не завидуя никому! Если научитесь любить жизнь, узнаете, что нужно делать, чтобы стать счастливыми. И тогда, куда бы ни привел вас ваш путь, вы увидите меня. — Она кокетливо приподняла брови. — Да, и потом Ангел Желаний здесь каждый вечер, в милом городе Виран-Баг.

Волшебный свет, освещавший ее, погас. Загорелась простая лампочка. Я вышел в толпе, держась на некотором расстоянии от своей добычи. Ветер усиливался. Я посмотрел по сторонам. Впереди образовался какой-то затор, и я оказался у него за спиной, в паре шагов.

— Ну как, Осман, тебе понравилось? — спросил его какой-то человек в фетровой шляпе.

— Ага, — ответил он и пошел быстрее, держа газету под мышкой. Как я не догадался, что он может взять себе другое имя и откажется от Мехмеда, как отказался от Нахита? Да мне это даже в голову не приходило. Я стоял и ждал, пока он отойдет подальше. Мне было больно смотреть на его слегка сутулую, стройную фигуру. Да, все при нем. Вот кого так обожала Джанан. Я пошел за ним.

На улицах городка Виран-Баг было много деревьев, больше, чем в других городах. Моя жертва шагала очень быстро. Когда он попадал в свет уличного фонаря, он словно выходил на слабо освещенную сцену, а потом снова исчезал в темноте, наполненной шорохом листьев и ветром, приближаясь к каштанам и липам. Мы прошли по городской площади, мимо кинотеатра «Новый мир», мимо бледного света неоновых вывесок кондитерских, почты, аптеки и чайной, который окрашивал белую рубашку моей жертвы сначала в бледно-желтый, затем в рыжеватый, затем в синий и, наконец, в красноватые цвета, и вошли в какой-то переулок. Когда я увидел идеальную перспективу — однотипные трехэтажные здания, уличные фонари и тихо шелестевшие деревья, я задрожал от удовольствия: азарт преследователя, думаю, знаком всем этим Серкисовым, Зенитам и Сейко. Я решил догнать белую рубашку и поскорее сделать свое дело.

Внезапно раздался грохот. Мне пришлось спрятаться в угол — я испугался, что меня преследует кто-то из «часов». Но оказалось, что порывом ветра разбило стекло. Моя жертва обернулась в темноте и замерла. Я решил, что он не заметил меня, но он вытащил ключ, открыл какую-то дверь и исчез в одном из одинаковых бетонных зданий, пока я снимал «вальтер» с предохранителя. Я ждал до тех пор, пока в окне второго этажа не зажегся свет.

Затем я огляделся, чувствуя себя одиноко — как настоящий убийца. Или как будущий убийца. На следующей улице, строго следовавшей правилам перспективы, скромные неоновые буквы отеля «Доверие», покачиваясь от ветра, сулили мне терпение, разум, покой, постель и длинную ночь для размышлений о жизни, о решении стать убийцей и о моей Джанан. Мне ничего не оставалось делать, кроме как пойти туда и попросить комнату с телевизором — исключительно потому, что администратор спросил, нужен ли мне телевизор.

Я вошел в комнату и включил телевизор; когда появилось черно-белое изображение, я сказал себе, что сделал правильный выбор. Мне предстояло провести ночь не в одиночестве, как гнусному убийце, а в компании черно-белых друзей, весело шутивших и привыкших убивать — убийство казалось им делом обычным. Я сделал звук погромче. Я успокоился, когда люди с пистолетами стали кричать друг на друга, а американские машины — гоняться, пробуксовывая на виражах. Я смотрел на мир за окном, безмятежно наблюдая за каштанами и порывами разгневанного ветра.

Я был нигде, и я был везде, поэтому мне казалось, что я нахожусь в несуществующем центре мира. Симпатичная, но совершенно безликая комната тоже находилась в центре мира, и из нее я видел огни в комнате человека, которого хотел убить. Его самого я не видел, но был доволен тем, что он сейчас там, а я — здесь. К тому же мои телевизионные друзья уже вовсю палили друг в друга. Через некоторое время свет в окнах моей жертвы погас, и я заснул, не думая о смысле жизни, смысле любви и смысле книги, я слушал звуки выстрелов.

Утром я встал, умылся, побрился и, не выключая телевизора, обещавшего дожди по всей стране, вышел из гостиницы. Я не стал проверять «вальтер», не стал смотреться в зеркало, — я не нервный юноша, который собирается совершить преступление из-за любви и книжных терзаний. В лиловом пиджаке я, наверное, походил на оптимистичного студента университета, путешествующего летом по городам и пытающегося торговать «Республиканской энциклопедией». Когда такой студент звонит в дверь случайного любителя книг, разве он не надеется на долгую беседу о жизни и литературе? Я давно знал, что не смогу сразу его убить. Я поднялся по лестнице на один пролет… Хотел было сказать, что «позвонил в дребезжащий звонок», но электрический приборчик издал вместо звонка трель, похожую на свист канарейки. Н-да. Блага цивилизации добрались до городка Виран-Баг, а убийца доберется до своей жертвы, даже если она живет на краю света. В таких ситуациях киношные жертвы спокойно говорят: «Я знал, что ты придешь». Но у нас все произошло иначе.

Он удивился. Не растерялся, а удивился и воспринял мой приход как обычное дело. Так и быть, скажу: лицо у него было красивое, с правильными чертами, но незапоминающееся.

— Осман-бей, я приехал, — сказал я, и наступило молчание.

Мы оба держали себя в руках. Он не собирался меня впускать, но, какое-то время сконфуженно глядя то на дверь, то на меня, сказал:

— Пошли выйдем.

Он надел серый пиджак — пуля легко возьмет; мы вышли и пошли по улицам, казавшимся ненастоящими. На нас пристально, с подозрением посмотрел пес, смолкли горлицы на верхних ветвях каштана. Смотри, Джанан, смотри, как мы подружились! Он был немного ниже меня, и я подумал, что в наших походках есть что-то общее; и походка — самая приметная характерная особенность таких парней, как мы. Вдруг он спросил, завтракал ли я. Не хочу ли я поесть? На вокзале есть кафе. Может, выпьем чай?

Он купил два горячих бублика — только что из духовки! — а потом зашел в бакалею и купил сто граммов овечьего сыра, попросив нарезать его ломтиками и завернуть в промасленную бумагу. В это время ангел махал нам рукой с афиши цирка. Мы вошли в кафе с улицы, там он заказал два чая; через заднюю дверь мы вышли во внутренний дворик, откуда был виден вокзал, и сели там. Горлицы на каштане и на крыше вздыхали, не обращая на нас никакого внимания. Прохладный утренний воздух был мягким, стояла тишина, вдалеке по радио играла едва слышная музыка.

— Каждое утро, перед тем как сесть за работу, я выхожу из дома и пью здесь чай, — сказал он, разворачивая пакет с сыром. — Здесь хорошо весной. Хорошо, когда идет снег. По утрам мне нравится смотреть на ворон, расхаживающих по засыпанной снегом платформе, на заснеженные деревья. На площади есть симпатичное кафе, «Родина», довольно большое заведение, там печка хорошо греет. Там я читаю газету, иногда, если радио включено, слушаю передачи, а иногда силу просто так, без дела.

Моя новая жизнь упорядочена, подчинена дисциплине и строгому распорядку… Каждое утро я выхожу из кафе до девяти часов и возвращаюсь домой, за рабочий стол. Когда наступает девять, я, сварив себе кофе, уже сижу за столом и начинаю писать. То, что я делаю, может показаться делом простым, но оно требует усилий. Я переписываю книгу снова и снова, не пропустив ни одной запятой, ни одной точки, не перепутав ни одной буквы. Я хочу, чтобы и там, и там все было одинаково, вплоть до точек и запятых. И этого можно достичь, просто надо испытывать то же вдохновение и желание, что и автор. Кто-то назовет мою работу обычным переписыванием книги, но то, что я делаю, — далеко не копирование. Когда я пишу, я чувствую и понимаю каждую букву, каждое слово, каждое предложение, словно каждое из них является моим собственным открытием. И так я работаю с девяти утра до часу дня, больше ничего не делаю, ничто не мешает моей работе. По утрам мне обычно лучше работается.

Затем я иду обедать. В этом городе два ресторана. В «Асыме» всегда много народу. В «Железнодорожном» ресторане дорого и подают спиртное. Иногда я хожу в один, иногда — в другой. Иногда где-нибудь в кафе ем хлеб с сыром, а иногда вообще не выхожу из дома. Днем я не пью спиртного. Могу иногда немного вздремнуть, и только. Мне важно в половине третьего снова сидеть за столом и работать. И я аккуратно работаю до половины седьмого или семи. Если работа идет хорошо, тогда, бывает, я работаю дольше. Если человеку нравится то, что он пишет, если он доволен своей жизнью, он не должен упускать шанс и писать столько, столько может. Жизнь коротка, ты же знаешь. У тебя чай стынет.