Взгляд за линию фронта - Валерий Прокофьевич Волошин

то пусть простит меня за такую вольность. Боевая жизнь радиобатальона с ее постоянным перемещением людей, изменением мест дислокации наших первых локаторов диктовала особый подход к теме. Пришлось многое обобщить, типизировать, а отсюда — изменить фамилии почти всех действующих лиц. Главное, на мой взгляд, в другом: герои повести наделены действительными, свойственными советским воинам качествами, и происходило с ними то, что было на войне.

Не в полной мере описаны и события той грозной поры.

Например, практически опущены те трудные дни блокады, когда за советскими локаторами охотилась вражеская агентура, пытаясь обнаружить и уничтожить их, и то, как в этих целях безуспешно действовали фашистские радиотехнические службы и разведывательно-диверсионные органы.

Но об этом, уважаемый читатель, идет речь в другой книге…

Искренне благодарен ветеранам-локаторщикам, с которыми посчастливилось мне встречаться, беседовать, ездить по местам былых боев. Очень признателен и работникам Центрального архива Министерства обороны СССР за помощь в подборе материалов, характеризующих, если перефразировать известное изречение времен войны, «немногих, которым многие обязаны столь многим».

ЧТОБЫ ВИДЕН БЫЛ САЛЮТ

Рассказ

Разговор с командиром полка, как и предполагал майор Федорин, был трудным.

— Нет, Николай Петрович, — подвел черту подполковник Кузнецов, — об отпуске сейчас не может быть и речи. Комбату уходить в такое время нельзя…

Федорин, честно говоря, и не ждал другого ответа. Да всего лишь час назад и не собирался никуда ехать: отпуск по плану в этом году намечен на осень, а сам майор еще находился во власти полевых дорог, стрельб и учений. Они уже закончились. Батальон получил хорошую оценку. Но комбат, перебирая в памяти перипетии прошедших жарких дней, не мог не заметить кое-каких промахов и недостатков. Ну что ж, учеба есть учеба. Потому прав командир полка — дел впереди много.

— Все правильно… — тихо проговорил Федорин. — Только душу наизнанку вывернуло это послание, — нерешительно протянул Кузнецову письмо.

Командир полка с укоризной посмотрел на майора, но письмо взял. Бегло прочитал его, участливо заговорил:

— Понимаю, тяжело заболел человек… Видно, поэтому и не сам писал. — И вдруг вспомнил: — Пахарев, Пахарев… Знакомая фамилия!

— Не помните? — встрепенулся Федорин, вскинув чубатую голову.

Кузнецов отложил письмо и встал из-за стола. Подошел к окну, распахнул форточку, задумался, вдыхая полной грудью свежий воздух:

— Неужели это наш Евдокимыч, боевой старшина роты?!

— Так точно, товарищ подполковник.

— Нда-а… — протянул командир полка и потер пальцами переносицу, будто отгоняя нахлынувшее видение.

Окно выходило на полковой плац, и Кузнецову действительно привиделось, будто идет, чеканя шаг, его рота, которой, еще будучи капитаном, командовал, начиная службу в полку. Рядом со строем лихо вышагивает не по годам подтянутый прапорщик. Зычным голосом отдает команду: «Запевай!» И сам затягивает: «Этот День Победы порохом пропах…» Рота подхватывает. Гремит по всему городку, эхом разносится: «День По-бе-ды! День По-бе-ды! День По-бе-ды!..»

А вскоре на этом же плацу полк прощался с фронтовиком-старшиной, провожал его на заслуженный отдых.

«Летит время, — думал Кузнецов, — еще одна весна наступила… И все меньше и меньше в строю ветеранов-фронтовиков: уходят в отставку. Но разве их забудешь?! Того же Пахарева, который многим оставил частичку своего сердца…» Кузнецов отвернулся от окна, взглянул на майора. Тот стоял мрачный: густые черные брови сошлись у переносицы, лоб испещрили глубокие морщины.

— Откуда родом, Пахарев? — спросил командир полка, возвращаясь к столу.

— Тульский он, деревенька там есть… Но как уволился, поехал жить к сыну в Люберцы, под Москву. А что, телеграмму хотите послать?

— Телеграмму?.. — Кузнецов постучал пальцами о краешек стола. — Мы, конечно, ее отправим, всем полком подпишемся. А вы подавайте рапорт на отпуск. — Увидев на лице Федорина недоумение, добавил: — Может, и не стоило бы этого делать; служба есть служба, ее всегда хватает с избытком. Но Пахареву поддержка сейчас нужна…

Чем ближе Федорин подъезжал к Москве, тем чаще в памяти всплывала литая фигура прапорщика Пахарева. Воспоминания сильнее и сильнее захватывали майора, и он безропотно подчинялся им, устремив взгляд на темное окно купе, за которым не было ничего видно, кроме изредка мелькающих фонарей на проплывающих мимо полустанках.

С чего все началось? Неужели прошло уже больше десяти лет?..

Разными людьми они были: хмуро-молчаливый, медлительный Пахарев и горячий, детонирующий от любого пустяка Федорин. Кто бы мог подумать, что между ними возникнет дружба? Скорее, наоборот — полная несовместимость взглядов, характеров. Она и наметилась сразу же, как только после училища лейтенант Федорин прибыл в часть и принял взвод.

— Значит, вместе теперь будем служить, — оглядев Федорина цепкими глазами и представившись, сказал Пахарев: из командного состава роты он один находился в казарме, когда пришел лейтенант. — Сейчас с устройством обмозгуем. — Спохватившись, добавил: — Но поначалу отобедать следует. С дороги харч — первое дело.

— Спасибо, но харч мне не нужен, — отрубил Федорин и строго спросил: — Доложите, где командир роты?

Пахарев весь подобрался, встал по стойке «смирно»:

— Рота согласно распорядку на полевых занятиях, посему и капитан Кузнецов там же…

Энергично и без промедлений Федорин принялся за командирское дело. Решил: пусть взвод по штатному расписанию третьим числится — первым будет во всем остальном. Нажимал лейтенант вовсю. Заметит промах у солдата — сурово напомнит об этом. Взыскания раздавал громогласно, при всех, чтоб другим неповадно было. И не смущался, когда чувствовал, что палку перегнул. Иногда, правда, капитан Кузнецов дружески советовал: «Товарищ лейтенант, а ведь принцип убеждения действует очень эффективно…» «Но в сочетании с требовательностью», — парировал в ответ Федорин, а про себя думал: «Лучше всего убеждать приказом. Разглагольствовать тут некогда: учиться воевать надо».

Еще замечал он пристальные взгляды старшины Пахарева. Ох как тогда невзлюбил Федорин эти цепкие, колючие иглы. И не только их. Его коробило от пахаревских словечек, от этих «значит», «всяко», «посему», от тяжеловесной походки. А когда Пахарев сидел в кругу солдат в перерывах между занятиями и рассуждал напевным говорком о житье-бытье, Федорин вообще не мог находиться рядом. Отходил в сторону и тер рукой твердеющие, точно схваченные морозом, широкие скулы, пытаясь скрыть раздражение. В душе он досадовал, что взвод больше тянется к Пахареву, а не к нему, непосредственному командиру, и это задевало за живое. Он становился еще резче, еще строже, подспудно обвиняя в плохом настроении Пахарева, который чересчур часто «засиживался» во взводе. И лейтенант, сокращая перекуры, командовал: «По учебным местам!»

Может, не понял бы так скоро Федорин своих ошибок, не понял бы того, что появляется между ним и солдатами отчужденность, если б не попался ему парнишка слишком разговорчивый, как считал Федорин, и упрямый. Когда же взводный начал призывать Грибанова (такая фамилия была