Цветок забвения - Мари Явь

— обратился к нему Господин. Они сидели возле дома, у которого над землёй торчала лишь крыша. — Язык Старцев первобытен и нем, в нём нет букв, только символы. Но его простота обманчива. То, что не могут описать самые ёмкие, звучные, красивые слова, легко умещается в эти знаки. В печатях даже есть своя красота, хотя наш язык не допускает двусмысленности, свойственной поэзии. — Господин чертил на песке «алфавит». — Есть базовые печати, но каждый Старец совершенствует их по-своему. Однажды ты научишься составлять свои собственные. Одни могут убивать, другие — защищать, но все они требуют нашей крови. Ты будешь мешать её с чернилами. В зависимости от того, добавишь ли ты каплю крови в чернила, или каплю чернил в кровь, твоя печать будет слабее или сильнее.

За эти четыре года Илаю впервые дали внятное объяснение тому, что касается их техник.

— Кровь у всех Старцев разная по силе? — спросил он.

— Почему ты спрашиваешь? — улыбнулся Господин.

— Мне нужно снять печать поставленную другим отшельником. Я смогу смыть её своей кровью?

— Снять чужую печать невозможно. — Глава взглянул на Эвера, обо всём догадавшись. — Но ты можешь побить её своей печатью. Если у тебя слабая кровь, то ты можешь составить сложную, большую печать и противопоставить её технике противника. Но послушай: агрессивные методы Эвера не должны убедить тебя в том, что Старцы напропалую враждуют между собой.

Не только агрессивные методы, но и генеалогическое древо Илая именно в этом и убедило.

— Мы одна семья, — добавил Господин. — Нас вынуждают сражаться друг с другом крайние и очень печальные обстоятельства. Зачастую эти сражения заканчиваются трагически для обоих отшельников, потому что печать, способная убить другого Старца — очень сложная и опасная техника, которая обязательно ударит рикошетом по хозяину. Если не убьёт, то сократит остаток жизни больше чем наполовину. Использовать её можно лишь с разрешения Главы и Дитя.

Илай подумал, что сегодня бы она ему пригодилась. Сегодня и никогда больше.

ГЛАВА 10

Однажды, когда Илаю было пятнадцать, он разбавил чернила кровью и нарисовал на своей правой руке первую печать. Узор покрывал кожу от кончиков пальцев до плеча: он ставил всё на один удар, поэтому не стал мелочиться. Его кулак, усиленный печатью, оказался прочнее камня. Это была долгожданная победа над старым противником и, чувствуя необъяснимое злорадство, Илай прошёл к водокачке, обхватил рычаг и набрал воды. Последнее он сделал демонстративно, беря пример с мастера, который некогда пил из его фляги. Наполнив какое-то корыто, Илай сделал вид, что это ванна с розовыми лепестками, и он не вылез из неё, пока вода полностью не испарилась.

Тем вечером Эвер отправил птицу в последний полёт с посланием к главе. А на следующий день ушёл во Внешний мир. Мастер не прощался и не оставлял после себя посланий, потому что всё самое главное он уже сделал и сказал. Следующие три года молчания и одиночества нужны были Илаю для осмысления и совершенствования мастерства. Полная изоляция — важный этап в его жизни. Последняя проверка на прочность. Финальная стадия закалки, самая мучительная, как и полагается, перед тем, как он сможет называться хорошим отшельником.

Но хорошим ли человеком?

Илай не видел, но чувствовал — он слишком изменился. Семья, отрёкшаяся от него давным-давно, теперь его точно не признает. Да и нужен ли он там? Не принесёт ли он своим появлением больше бед, чем пользы? Не разбередит ли старые раны? Но его долг перед матерью вынудил его оставить пески. Он должен был хотя бы достойно с ней попрощаться, прежде чем затеряться во Внешнем мире.

Илай добрался до родного города за несколько дней, по пути доказывая правоту слов Эвера о гостеприимстве людей по отношению к Старцам: его принимали везде, зазывали даже в кабаки и бордели. Все ворота были перед ним открыты… Все, кроме ворот собственного дома. Он оказался перед ними вечером и, давя в себе сентиментальные воспоминания, сказал страже доложить о нём хозяину.

— А ты кто? Калека?

— Старец.

— Не ври, я видел Старцев. Высушенные сухари.

— А я слышал, среди вас даже девки попадаются, правда, редко, — сказал другой. — Но разницы там никакой.

— Я вообще не понимаю, какой толк становиться непобедимым, если победу праздновать всё равно нельзя. Трофеи не поделишь, с братками не выпьешь, бабу не завалишь. Как по мне, так отшельником быть совсем невесело.

Они не торопились выполнять его вежливую просьбу, хотя Илай выглядел куда внушительнее, чем раньше, когда ему — сопляку — все здесь кланялись.

Странно, что отец вообще нанял эту болтливую шваль. Его охрана всегда состояла из элитных бойцов, знающих своё дело и место. Эти же чувствовали себя безнаказанными, не боялись ни людей, ни отшельников, ни богов.

— Я видел город, — перебил их Илай. — Времена сейчас неспокойные. Этому дому не помешает мастер печатей.

— Твоя правда, — рассудил стражник. — Вот только хозяин не любит евнухов и трезвенников. Начнёшь перед ним выделываться, он тебя прихлопнет. Нрав у него крутой.

— Раз уж у него такой крутой нрав, он точно привык сам принимать решения.

— Это да. Но хозяина сейчас нету.

— Тогда доложи госпоже.

Стражники переглянулись с усмешками.

— Нет. Она абы кому не показывается и не любит тратить денег на новых слуг.

— Мне не нужно платить.

— Не нужно? — присвистнул тот. — Как это?

— Отшельники ищут господина и служат ему, «отдавая долг». — Илай изо всех сил демонстрировал хвалёное терпение Старцев. — Скажи ей, что я жил в песках и привык обходиться малым.

Солдат ушёл, а Илай остался ждать за воротами. Но мать не вышла ему навстречу, хотя должна была понять, кто именно пришёл к ней из пустыни.

— Пошли, только веди себя прилично, — проворчал вернувшийся стражник, и Илай насторожился. — Не пялься на неё. Понял?

Что за чёрт…

Мать опять попала под горячую руку отца? Ей досталось сильнее, чем прежде, поэтому она не выходила из дома?.. А раз она не встретила сына, дело не только в испорченной внешности, но и в здоровье.

Тревога и злость росли в нём с каждым шагом, Илай знал, что если увидит следы на её лице, то не сможет сдержаться… Но следов он не увидел. Вообще ничего. Женщина, которой его представили, была самозванкой. Обвешенная золотом, наряженная по последней моде, молодая, в окружении стареющей прислуги.

Илай осмотрелся, выискивая.

— Кланяйся! — шипел на него провожатый.

— Где она?

— Прямо перед тобой! Глаза разуй!

— Где моя мать?

Одна из служанок, до этого даже не взглянувшая на него, вздрогнула. Она узнала не лицо,