Шотландская любовь - Карен Рэнни

Отец пытается дергать за ниточки, даже лежа в могиле. Иначе зачем он рассказал Абботту про взрывчатый порох?

Ничто не заставит его изменить решение и выбранный путь – ничто и никто. Ни генерал Абботт, ни отец. Ни даже Шона Имри Донегол, которая для его душевного покоя представляет гораздо большую угрозу, нежели любой эмиссар военного министерства.

Глава 15

Брайан Макдермонд пришел на север в сопровождении семнадцати человек, среди которых были его жена Фенелла и единственный сын трех лет от роду. Фенелла, спокойная, дружелюбная женщина, умела улыбаться безмятежно и легко независимо от обстоятельств. Он очень ценил ее за доброту и то, что она никогда не жаловалась.

– А на что мне жаловаться? – спросила она как-то раз. – Ты хороший добытчик, ты добр ко мне и к нашему ребенку. Ты содержишь моих родителей и не ругаешься, хоть мой отец и болен.

Они поженились не по любви, но чтобы объединить земли и силы своих семей. Ему и самому не на что было жаловаться: Фенелла была хороша собой и отличалась добрым нравом, люди ее любили.

Когда он ушел на войну, она скучала – так по крайней мере она говорила. Когда он вернулся, ослабевший от ран и опечаленный поражением, она делала все, чтобы утешить его и снова поднять на ноги. Но что-то изменилось. Ему хотелось большего. Он жаждал поговорить с кем-нибудь о важных вещах: о свободе, о душе человеческой – о том, о чем стал задумываться сам, лишь побывав на грани жизни и смерти в Каллоденской битве.[6]

Но с женой они молчали. Некогда это молчание было легким и приятным для обоих, теперь – нет. Когда на душе его становилось совсем тревожно, он откладывал дела и брался за волынку. Когда мелодия облегчала душевные муки, он снова принимался строить дом. Он знал, что дом будет надежным и достаточно просторным, чтобы поселить в нем и родителей Фенеллы, и других членов клана, но конечно, не таким огромным, как каменный гигант Гэрлох, бросавший тень на лощину.

Иногда, по ночам, он стоял на дне лощины и смотрел, как перемигиваются огни в верхних окнах Гэрлоха. Они напоминали ему звезды. Иногда он играл на волынке, но от этого на душе делалось не легче, а еще печальнее.

У жены лэрда Гэрлоха были карие глаза и черные волосы. Встретив его в первый раз, она громко произнесла его имя, и ему показалось, что в ее голосе таится некая магия. Ее звали Энн – такое простое имя для такой сложной женщины, женщины, которая всегда смотрела на него, будто спрашивая о чем-то.

По негласному соглашению, они встречались редко, никогда наедине, и лишь по необходимости, они говорили о ее муже и его жене, о делах и об имуществе. Они никогда не обсуждали недостатков друг друга и горестей и не рассказывали о том, что чаще других чувств испытывали одно – одиночество.

Если ее взгляд и останавливался на нем, когда он играл на волынке, то это потому, что ее восхищало его мастерство, умение заставить самый воздух плакать. Если он и поглядывал на нее украдкой, то только потому, что она приходилась женой лэрду Гэрлоху и достойна была глубокого восхищения.

Шона не желала спускаться к ужину, прекрасно зная, какой прием ее ждет. Она занялась тем, что пришила две пуговицы, подвернула манжеты на платье так, чтобы не было видно вытертых краев, и почистила свою единственную пару обуви. Потом перешила завязки на корсете, потому что сегодня утром порвала их. Она старалась отвлечься от той катастрофы, которая произошла в пиршественном зале чуть ранее. Что угодно, лишь бы не думать о том, какой дурой она выставила себя перед всеми.

Теперь придется терпеть все, что скажет про нее Мириам. И если эта негодница вздумает флиртовать с Гордоном, она, Шона, будет только улыбаться.

Раздался неожиданный стук в дверь. Шона удивилась. Не меньше удивил ее и предостерегающий взгляд Хелен, приоткрывшей дверь.

– Ты не можешь здесь прятаться, – объявила Хелен.

– Почему?

– Потому что так будет только хуже. Рано или поздно тебе придется к ним выйти, и лучше не затягивать. – Хелен вошла. – Шона, о чем ты только думала?

– Я вообще не думала.

Слава Богу, Хелен не стала с ней спорить.

Хелен присела на краешек кровати и указала на шкаф:

– Ты собираешься переодеваться? Или останешься как есть?

– Придется довольствоваться этим.

Хелен кивнула, встала и помогла ей застегнуть манжеты. С левым Шона неплохо справлялась сама, но вот правый вечно доставлял ей неприятности.

– Я вообще не думала, – повторила Шона, глядя на проворные пальцы Хелен.

Чувства вскипели в ней, и здравого смысла совсем не осталось. Она попыталась объяснить это Хелен, но та только поджала губы и покачала головой.

– Я собираюсь извиниться!

– Это необходимо сделать сегодня же, иначе Мириам еще больше расстроится, – сказала Хелен.

Как все защищают Мириам, даже Хелен! Будь у нее столько заботливых нянек, которых в мгновение ока собрала вокруг себя Мириам, она сейчас пребывала бы совсем в другом положении. «Шона? Нет, что вы, наша Шона ни в чем не будет нуждаться. Мы позаботились о том, чтобы ей никогда в жизни не пришлось ни о чем беспокоиться!» Как бы она хотела получить такие заверения от родителей или мужа. Но вместо этого ей приходится бороться за себя, в то время как Мириам дышит – и все уже счастливы.

Ладно, хватит об этом. Такое отношение делу не поможет. Нужно побороть антипатию. Возможно если они с Мириам познакомятся поближе, то смогут найти что-то общее…

Гордона, например.

Нет, эту мысль следует отбросить.

Шона нахмурилась.

– Я извинюсь, – сказала она Хелен. – Буду ползать на коленях. Или что там потребуется. Я буду с ней мила, как ангел.

Судя по лицу Хелен, она сильно в этом сомневалась.

Шона закусила губу, потом выдохнула:

– Пойдем ужинать?

Она заставила себя улыбнуться.

– Это и есть твой ангельский вид?

– Я тренируюсь! – с хмурым видом ответила Шона.

– Тренируйся усерднее!

Хелен подтолкнула ее к двери.

Они молча спустились по лестнице. На пороге столовой Шона изобразила на лице раскаяние и уже с таким выражением вошла в комнату.

Элизабет Джеймисон не чувствовала себя так ужасно уже несколько лет. Пожалуй, с тех самых пор как вернулась из Крыма.

Фергус улыбался Мириам и демонстрировал ей такую заботу, что Элизабет тошнило каждый раз, когда она это видела.

Перед ней стояла полная тарелка еды, но есть ей совсем не хотелось.

Китайский фарфор был очень красив, с узором из фиолетовых цветов и зеленых листьев. Для ужина предназначался другой сервиз, не тот, что служил для завтрака, и не тот, на котором подавали еду мистеру Лофтусу в течение дня.