Шотландская любовь - Карен Рэнни

– Я с ней чувствую себя на десять лет старше.

Грусть в ее словах никак не вязалась с суровым тоном.

– Ты про Мириам?

– Она про Гэрлох доброго слова не сказала.

Шона и сама удивилась. Как сильно ее слова похожи на нытье. А уж того, что Мириам говорила про нее, она Гордону в жизни не скажет.

Он широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. От его взгляда замерло сердце. Господи, ну какой же он красивый!

– Так, значит, ты решила продемонстрировать ей выдающиеся достоинства Гэрлоха?

– Ты веришь в призраков?

Он покачал головой:

– Я знаю, что веришь ты. Для меня этого достаточно.

Не дожидаясь ответа, Гордон отвернулся и вошел в хижину. Шона проследовала за ним к двери, но ей хватило ума не заходить внутрь. Если там все осталось по-прежнему, ее поглотят воспоминания, если же нет, она станет сожалеть о переменах.

Воспоминания могут причинять боль. Она знала это лучше других.

Тосковал ли он по ней, когда она уехала? Скучал ли так же сильно, как скучала она? Даже на брачном ложе она закрывала глаза и пыталась представить Гордона. Брюс обращался с ней ласково, но он не был молод и красив, как Гордон.

Однако больше всего ее угнетало то, что он нисколько не интересовался, приятны ли ей его действия или нет. Конечно, она никогда не решилась бы заговорить с ним об этом. Он просто исходил из того, что она всем довольна. Никогда не спрашивал, где ее поцеловать, готова ли она к соитию. По большому счету это не имело особого значения, так как он нечасто посещал ее спальню. В последние три года их брака Брюс вообще чувствовал себя настолько плохо, что ни о каком супружеском долге не могло быть и речи.

И конечно, сейчас на нее нахлынули воспоминания только потому, что у нее уже пять лет не было мужчины.

– За что тебе дали титул? – спросила она.

Он оглянулся, и удивление, отразившееся на его лице, вызвало у нее улыбку.

– Тебя раньше об этом не спрашивали, да?

Он покачал головой:

– Это скучно. Героизм и смелость ни при чем.

Где он научился так самоуничижительно шутить?

Шона молчала, с любопытством ожидая его ответа, и уже решила, что он не станет отвечать, однако Гордон заговорил:

– Я экспериментировал с орудиями. Мне показалось важным увеличить точность боя. Зачем стрелять из мушкета, если не уверен, что попадешь в цель? Я пробовал разные диаметры стволов и техники зарядки, у меня кое-что получилось, и я научил этому своих людей.

Шона молчала, подозревая, что это не конец истории. Наверное, за эти годы он научился скромности. Хотя нет, в детстве он тоже не хвастался своими подвигами. В этом по крайней мере Гордон остался прежним.

Однажды он сломал руку: лошадь сбросила его, – но он тут же снова сел в седло. Эту историю она услышала не от Гордона, а от Фергуса.

– И начальство узнало о твоих достижениях, – подытожила она.

Его улыбка превратилась в усмешку.

– Ну естественно.

А его отец? Удивился ли он такому повороту дела? Ответа на этот вопрос она не знала.

– Значит, ты получил дворянский титул за умение убивать.

Слова еще не успели слететь с ее губ, а улыбка Гордона уже исчезла.

И где она только научилась такой жестокости?

– Возможно, – ответил он.

Как же ей хотелось взять свои слова обратно, заново пережить последние секунды, смягчить этот его взгляд.

Стыд обжег ей кожу. В этот момент ей страстно захотелось оказаться кем-нибудь другим.

– Гордон…

Она протянула к нему руку.

Он оглянулся и посмотрел на нее с непроницаемым видом.

– Прости меня. Зря я это сказала.

– Если ты так думаешь, то не зря, – сказал он ровным тоном.

Внезапно она остро возненавидела все то притворство, которое построила за эти годы, тот груз тяжелых мыслей, который постоянно носила с собой.

Этого человека она не знала, но когда он был мальчишкой – любила. Нет, даже не мальчишкой – он был молодым мужчиной на пороге становления, тем, кто он есть сейчас. Она делилась с ним своими тайнами, отдавалась ему душой и телом, обожала его.

Она не успела больше ничего сказать, Гордон вышел из хижины. Шона осталась одна. Рука ее безвольно упала.

Глава 17

Семь лет назад они с радостью сделали это место своим. Шона время от времени приносила цветы и сажала их в горшок с землей на столе. Казалось, что они тут и выросли.

Они занимались любовью на этой койке. В первый раз Гордон чувствовал себя таким неопытным и считал, что все сделал неправильно. Но вздохи и улыбки Шоны разубедили его в этом.

Он ощущал ее своей подругой, своей половинкой, своим собственным зеркальным отражением. Он ярко чувствовал все, что происходило с ней. Ему и в голову не приходило, что она может уйти, покинуть его.

Он обернулся. Она выглядела расстроенной. Он хотел сказать, что это не важно, что не в ее власти причинить ему боль. Однако эти слова не пройдут через ворота правды. Она могла его ранить, и так было всегда.

Шона окинула взглядом обстановку домика.

– Как же мы были глупы.

– Да, недальновидны. И совершенно неблагоразумны, – согласился Гордон.

Эти воспоминания он не променял бы ни на титул, ни на целое состояние, но будь он проклят, если пойдет на поводу у собственной похоти. Ее чары, то влияние, которое она имела на него, должны остаться в прошлом. Все это мертво, как и ее муж.

Однако – и это осознание тревожило его – что-то заставляло его украдкой разглядывать Шону. Она по привычке постукивала пальцами по подолу перед тем, как сказать что-то важное. В остальном ее лицо оставалось непроницаемым и неподвижным, как красивая маска, – она пыталась не выдать своих чувств. И только одна бровь, правая, изгибалась капризной дугой – возможно, Шона не знала об этом.

Гордон понял вдруг, что следит за ней исподтишка, пытается уловить это крохотное движение брови – знак ее презрения или досады.

В его присутствии эта непокорная бровка часто ползла вверх.

За годы брака гардероб Шоны не намного обогатился. Сегодня она надела то же самое черное платье, в котором была вчера. Оно словно подчеркивало, преувеличивало ее траур. Или она таким образом дает ему понять, что когда-то давно вышла замуж и оставила его?

Как будто он об этом забыл.

Семь лет назад он жалел, что она не забеременела. Тогда бы он женился на ней, и она бы никуда от него не делась. А может, ему следовало бы жениться на какой-нибудь другой женщине – потом.

Стоит ли говорить ей, что она навеки лишила его возможности быть с другой? Это, конечно, не совсем так, но здесь и сейчас он остро это чувствовал.