Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг

Наш план сработал. Потом, когда домовладелица звонила в дверь квартиры, чтобы получить деньги, дверь всегда оказывалась заперта, так как «никого не было дома». Я передавал ей через соседей сверху деньги и записку, в которой обещал лично оплатить в следующем месяце, чего так никогда и не произошло. Мы с Джерри прожили в той квартире около двух лет, и владелица квартиры, которая в моей памяти сейчас выглядит, как Маргарет Тэтчер, даже не подозревала о существовании моего друга. Впрочем, Меган она тоже больше не видела.

Узкий коридор квартиры был заставлен музыкальными инструментами: органом Hammond и Fender Rhodes, принадлежавшими Джерри, кофром с моими басом и усилителем, а также микрофонными стойками и другим концертным оборудованием, которое нам удалось выклянчить, взять взаймы или украсть. Мы с Джерри жили душа в душу, словно были женаты, и серьезно поругались всего лишь один раз, когда я швырял тарелки, то есть прибегнул к тактике, которую использовала моя мать. При этом состояние соперничества между нами было самым напряженным. Это соперничество не имело никакого отношения к женщинам – мы соревновались в написании материала для развлечения публики, которая приходила нас слушать в отеле Gosforth. Каждый из нас стремился писать как минимум одну песню в неделю. Я думал, что мне сочинять немного легче, чем Джерри, потому что он не был вокалистом, следовательно, я мог писать то, что подходило мне по голосу, а Джерри писал с оглядкой на меня… Мы писали песни в разных стилях, зачастую имитируя и безбожно заимствуя даже друг у друга. Очень часто нашим творческим выхлопом являлся вторичный материал. Впрочем, именно так и учатся музыкальному мастерству. Джерри умел развить даже мои самые общие музыкальные наработки так, чтобы мы могли показать их нашим старшим товарищам на следующей репетиции. Благодаря моему упорству постепенно в нашем репертуаре стало больше песен, написанных мной, а не Джерри.

Я бы слукавил, если б сказал, что это постепенно становящееся все более неравным соревнование не вызывало между нами трений. Но нужно отдать должное Джерри, он всегда на первое место ставил интересы группы. Мы верили, что преодолеем все трудности, и тут совершенно не важно, кто является автором песен. Двое наших старших товарищей по группе иногда подшучивали над нами, но сами никогда не предлагали собственный оригинальный материал. Постепенно люди стали узнавать о наших выступлениях на втором этаже Gosforth Hotel, и каждый вечер по средам зал был набит публикой. Каждый из нас брал себе с билета по одному фунту, половина из которого шла в общий котел для приобретения оборудования, а вторая часть – на покрытие расходов. На эти деньги было невозможно жить, но мы зарабатывали, выступая в выходные в клубах.

В конце лета 1974 года мне позвонила монахиня сестра Рут, которая в то время работала директором школы в небольшом шахтерском поселке в деревеньке Крамлингтон на севере от Ньюкасла. В свое время Рут была школьной преподавательницей моей сестры Аниты, которая всегда была очень хорошей ученицей и позже окончила Лидский университет. Монахиня увидела мою фамилию в списках тех, кто получит в этом году диплом учителя, и позвонила, чтобы узнать, не являюсь ли я случайно родственником вышеупомянутой образцовой ученицы. Узнав, что все так и есть, она пригласила меня на собеседование на должность учителя. Я был совершенно ошарашен этим предложением. Бесспорно, мне было приятно, что меня нашли и одарили предложением работы, хотя все это благодаря моей сестре, а не моим профессиональным достоинствам и достижениям. Штука в том, что у меня совсем не было желания начинать карьеру учителя. Однако, трезво оценив свои возможности, остаток средств на банковском счете, зная, что с неба на нас вряд ли свалится контракт с лейблом, я нашел приличный галстук, пиджак и чистую рубашку для поездки на собеседование в Первую школу Св. Павла. Я встаю утром рано и надеюсь, что не увижу Джерри.

«Ты куда это в таком виде собрался?» – спрашивает он, затягиваясь первой за день сигаретой. Джерри никогда не отличался аккуратностью своих причесок, и на этот раз казалось, что его волосы асимметрично разгладил утюгом дадаист. На Джерри совершенно ужасный халат в цветочек, который выглядел бы чересчур малахольно и голубовато даже на Ноэле Кауарде[19], и древние полинявшие клетчатые тапки с дыркой в районе большого пальца на левой ноге. В общем, внешний вид Джерри не дает ему никаких оснований задавать какие-либо вопросы о том, как выгляжу я.

«Поехал устраиваться на работу».

Затягиваясь сигаретой, он внимательно осматривает меня, словно взвешивая в голове шансы на успех всего предприятия.

«Удачи!» – саркастически желает он в клубах дыма и направляется в ванную, посмеиваясь, как Мефистофель…

Несмотря на сарказм Джерри, собеседование проходит успешно и мне предлагают стать учителем. В конечном счете я четыре года учился ровно для того, чтобы стать классным руководителем и научить ребят самому разному: от футбола до математики. Я говорю себе, что иду на этот компромисс в рамках долгоиграющей стратегии, направленной на достижение успеха в музыкальном бизнесе, хотя со стороны это наверняка выглядит, как будто я сдался и стал конформистом. По пути домой я готовлю аргументы для Джерри: по вечерам я все равно буду свободен и смогу продолжать играть в группе. Кроме этого у учителей длинные летние каникулы, что позволит нам давать концерты в других городах. Я буду получать зарплату, что даст возможность оплачивать квартиру до тех пор, пока наша группа не встанет на ноги. Но наши шансы на успех были довольно призрачными, мы всего лишь набирающая популярность местная группа, и вероятность того, что нам предложит контракт приличный лейбл, приблизительно такая же, как выиграть в лотерею. Тем не менее мы верим в эту фантазию, и она нас поддерживает.

В сентябре я начинаю преподавать в школе Св. Павла. На работу я прихожу в том же пиджаке, в котором был на собеседовании. Сестра Рут представляет меня остальным учителям. Это дамы среднего возраста, которые в клубах сигаретного дыма распивают чай в учительской. Несколько преподавательниц скептически разглядывают меня поверх своих очков. Дамы одеты в свитера Фэйр-Айл, туфли без каблуков и твидовые юбки. Их абсолютно домашний внешний вид и обхождение подчеркивают контраст с аскетической суровостью черной рясы и апостольника из белого льна на голове монахини. Они стоят, как прямой и несгибаемый восклицательный знак в конце скучного предложения, как миссионер далекой и странной культуры, которую терпят, но недолюбливают. Совершенно очевидно, что я наблюдаю ситуацию перемирия, когда все участники внешне ведут себя корректно.