Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Алиенору, узнанную, несмотря на мужской наряд, препроводили в башню Шинона. Вероятнее всего, именно там она провела приблизительно полгода, отделявшие дату ее пленения от того дня, когда она, в первой половине июля 1174 г., отплыла из Франции.

Обстановка должна была до странности напоминать королеве о другом отплытии, произошедшем двадцатью годами раньше из того же самого порта Барфлера, — о времени, когда они вместе с Генрихом, несмотря на ветер и волны, пересекли Ла-Манш, чтобы получить в Вестминстере свою корону. А теперь, двадцать лет спустя, она оказалась пленницей, узницей этого человека, и все-таки в первую очередь ответственность за битвы, которые он сейчас вел, лежала на нем. Разве не он нарушил договор? И если уж они обвиняют друг друга в предательстве, разве не он предал первым?

Море, как и двадцать лет тому назад, было неспокойным, надвигалась буря, одна из тех летних бурь, которые тем более опасны, что налетают внезапно, и потому выйти из порта никак не решались. Все было ненадежным — и погода, и события. Потому что Генрих еще никак не мог с уверенностью назвать себя победителем. Если он и отнял у Ричарда города Ман, Пуатье и Сент, то отступил перед крепостью Тайбур, где засел верно служивший аквитанским герцогам Жоффруа де Ранкон. В Англии, казалось, уже затихала борьба, которую вели шотландский король, епископ Даремский и несколько сеньоров: среди них был и Гуго Биго, до тех пор выказывавший себя верным слугой короля, но теперь перешедший на сторону Генриха Младшего. Великий шамбеллан Нормандии, Гильом де Танкарвиль, который перед тем пребывал в Англии, испросил позволения переправиться через Ла-Манш и получил его, но отправился вовсе не в Руан, а прямиком к Молодому королю. Тот находился во Фландрии, где занимался сбором войск, которые в скором времени должны были отправиться в Англию на помощь армии мятежников. Таким образом, восстание продолжалось. Генрих победил лишь отчасти, но, захватив в плен Алиенору, он разрубил самый узел заговора. И королева, которая знала его лучше чем кто-либо другой, должна была понимать, что он и на этот раз не испугается грозы.

В самом деле, как и двадцать лет тому назад, Генрих отдал приказ сниматься с якоря. Затем, стоя на палубе главного корабля с непокрытой головой, во всеуслышание произнес молитву: «Господи, если есть у меня в душе мирные намерения по отношению к духовенству и народу, если Царь Небесный в своем милосердии уготовит мир к моему возвращению, пусть Он позволит мне благополучно прибыть в порт. Если же Он воспротивится этому, если решил покарать мое королевство, пусть мне никогда не дано будет достичь берега».

В устах Генриха Плантагенета молитва мало чем отличалась от проклятия.

В тот же вечер флот после перехода по неспокойному морю прибыл в Саутгемптон.

Все думали, что король первым делом, едва сойдет на берег, направится в центральную Англию, чтобы напасть на Гуго Биго, или же на север, чтобы сразиться с королем Шотландии. Но он поступил совершенно по-другому. Сойдя на берег, он отказался от приготовленного для него ужина, съел только кусочек хлеба, запив его водой, а потом объявил, что назавтра же утром отправится в Кентербери.

На самом деле, этот человек, в одиночку противостоявшей всей своей взбунтовавшейся семье, ощущавший, что королевство вот-вот выскользнет у него из рук, и, несмотря на свой деспотический характер, не лишенный чувствительности, на какое-то время впал в уныние. И похоже, что именно через эту брешь просочилось истинное раскаяние. Когда он каялся в Авранше, речь шла, главным образом, о том, чтобы обелить себя, снять с себя вину в глазах своего народа и в глазах Церкви: официальное мероприятие, без которого ни о каком возвращении в лоно Церкви и думать было нечего. Но когда в тот день, 12 июля 1174 г., Генрих вошел в город, где десять лет назад начались его разногласия с архиепископом, он, должно быть, чувствовал, что на этот раз ему предстоит исполнить не приказ, пришедший извне: казалось, на этот раз он повиновался только голосу собственной совести. За несколько дней до своего отъезда Генрих исповедовался архиепископу Руанскому, и тот, растроганный одиночеством этого человека, посоветовал ему «смиренным паломником» посетить могилу Томаса Бекета.

«Если ты согласен пойти вместе со мной, — ответил король, — я отправлюсь туда».

Вот потому-то он и оказался в тот день, босой и в одежде кающегося грешника — простом монашеском платье из грубой ткани, подпоясанном веревкой, — на дороге, ведущей в Кентербери. Добравшись до города, он, ничего не поев, отправился к могиле архиепископа и всю ночь провел там в молитвах. Мученик Томас вот уже год как был канонизирован; паломничества, которые начались спонтанно едва ли не на следующий день после убийства, не переставали множиться; их след сохранился и в самой топографии Лондона, с его улицей Паломника и улицей Томаса, а позже они вдохновили Чосера на создание его стихов.

И можно себе представить, чем должно было стать для короля это бдение у могилы того, кто был самым близким его другом, на том самом месте, где произошла трагедия, там, куда он до сих пор не решался вернуться: в монастыре, где из темноты выступили тени четырех всадников, и дверь загремела под их ударами: «Где этот предатель Томас Бекет?» И архиепископ велел открыть двери, и в апсидальном приделе, пока монахи в ужасе разбегались кто куда, за исключением одного, молодого Эдварда Грина, подставил под удары свое худое тело, а потом, наконец, упал головой на север перед алтарем святого Иоанна Крестителя, упал сраженный, но не побежденный… С тех прошло почти четыре года…

Генрих прослушал утреннюю мессу, а затем, как и в Авранше, скинул одежду, поставив голую спину под розги монахов. Потом отправился в приют для прокаженных в Харблдауне:

И вошел в монастырь, и молился,И просил у Бога прощения своих грехов;Ради святого Томаса пожаловал дар:Двадцать марок ренты бедному дому.

Эту ренту в двадцать марок и сейчас, в XX веке, выплачивают местной больнице английские короли.

После всех этих деяний, слегка подкрепившись и приободрившись, Генрих отправился в Лондон. Ночью к нему явился гонец с известием о поражении шотландского короля, который попал в руки Ранульфа де Гланвиля, королевского юстициария. Борьба после этого еще некоторое время продолжалась, но к концу сентября сыновья Генриха сдались.

Дело Алиеноры провалилось. Все было у нее отнято разом: власть, почести и даже дети, с которыми она отныне была разлучена. В то время ей было пятьдесят три года или около того: ее жизнь как женщины и королевы подходила к концу; она осталась наедине со своими обманутыми надеждами, униженная как в своих честолюбивых помыслах, так и в своих привязанностях.

Когда корабль, на борту которого находилась королева-узница, прибыл в Англию, Генрих сначала распорядился отправить ее в Винчестер, потом в башню Солсбери, где была его обычная резиденция. Речь шла не о том городе, который мы можем увидеть сегодня, с его собором, чья колокольня была выстроена лишь спустя век после описываемых событий, но о замке «Old Sarum»: местонахождение башни, в которой жила Алиенора, и сегодня можно определить по обширной, заросшей травой воронке, сейчас оказавшейся внутри ограды замка. Именно там она и провела наиболее мрачные часы своей жизни. Генрих не пощадил ее самолюбия: отныне он везде появлялся вместе с прекрасной Розамундой; а в 1175 г. попытался получить развод: с прибытием в Англию кардинала церкви Св. Ангела, Угуччьоне, у него появились кое-какие надежды на это. Генрих принял кардинала как нельзя лучше, подарил ему великолепных лошадей, приготовил для него и его свиты роскошные комнаты в Вестминстерском дворце, но, в конце концов, остался ни с чем: легат уехал, не прислушавшись к настойчивым просьбам короля аннулировать брак с Алиенорой.

Что могла делать королева в эти пустые и бесцветные для нее годы? Она оказалась отрезанной от жизни, отделенной от событий, происходивших на континенте. Она не была узницей в том смысле, в каком мы понимаем это сейчас: она несколько раз перебиралась из одной резиденции в другую, уезжала то в Беркширский, то в Ноттингемширский замок, но она постоянно оставалась под присмотром одного из верных слуг короля, Ра-нульфа де Гланвиля или Ральфа Фиц-Стефана, и, несомненно, были приняты все меры предосторожности для того, чтобы предупредить любую попытку к бегству, о чем умолял ее Ричард Пуатевинский. Удерживая Алиенору в Англии, Генрих лишал ее какой бы то ни было связи с сыновьями, и его политика отныне будет направлена на их разъединение. И ему даже удастся на какой-то срок вызвать недоразумение, — правда, кратковременное, — между Алиенорой и Ричардом из-за Аквитании, власть над которой мать и сын все еще делили друг с другом.