Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Людовик VII, как мы можем догадаться, не упустил возможности воспользоваться обстоятельствами. История свидетельствует: он делал все возможное, стараясь помочь молодым взбунтовавшимся принцам, встав на их сторону и во всем их поддерживая. Так было, например, в случае с печатью Генриха Младшего. Печать, личный знак, имела огромное значение в эпоху, когда подписывать документы было не принято. Когда высокопоставленный человек умирал, его печать либо ломали, либо хоронили вместе с ним: никто, кроме него самого, не должен был пользоваться печатью, которой он заверял свои документы.

Итак, Людовик VII поспешил отдать распоряжение изготовить новую печать, и для того, чтобы представить ее баронам Франции и королевства Плантагенета, созвал в Париже блестящую ассамблею. Все мятежные вассалы, какие только смогли прибыть к французскому двору, присягнули на верность Молодому королю, другие объявили о своем намерении вступить с ним в союз, чтобы помочь ему утвердиться в своем королевстве, и в их числе были могущественный Филипп Фландрский и его брат, граф Булонский. Молодой король щедро раздавал союзникам в награду дарственные грамоты, скрепляя их новой печатью. Филипп получил графство Кент и Дуврский замок; границы владений короля Вильгельма Шотландского раздвинулись, захватывая север Англии, его брат Давид получил графство Хантингдон; граф Блуа получил фьеф в Турени; граф Шампанский пообещал военную поддержку, и все, с общего согласия, провозгласили, что «тот, кто раньше был королем Англии, отныне королем не является».

Военные действия завязались в Нормандии. 29 июня 1173 г. Филипп Фландрский начал осаду Омаля, тогда как Людовик бок о бок с Молодым Королем двинулся на Верней. На севере Англии замки сдавались один за другим, а в самой Бретани, на границе с Нормандией, мятежные бароны овладели крепостью Доль.

Поначалу растерявшийся от размаха событий, Генрих вскоре понял, что, поскольку он может рассчитывать на верность лишь очень небольшого числа своих вассалов, ему прежде всего следует вербовать наемников. В то время этот обычай не одобрялся, и неодобрение становилось все более и более явственным, поскольку к XIII в. в королевской армии снова останутся лишь феодальные войска, а от услуг наемников вовсе откажутся. Первым, кто снова прибегнет к их услугам, будет Филипп Красивый, и его начинание тяжело отразится на судьбах Франции, поскольку именно использование наемников, «ландскнехтов», придаст такой катастрофический характер франко-английским войнам XIV и XV вв. Но это не была единственная черта, выдававшая отличие психологии такого монарха, каким был Генрих, от феодального короля. Впрочем, в данном случае именно это его и спасло. Он, не скупясь на жалованье, нанял двадцать тысяч брабантцев, и, поскольку время поджимало, да и обстоятельства не располагали собирать в Англии новый налог, чтобы раздобыть необходимые средства, ему пришлось заложить все вплоть до своего украшенного алмазами парадного меча, — того самого, который был при нем в день его коронации. После этого Плантагенет взялся за дело с присущими ему стремительностью и стратегическим искусством. За семь дней, с 12 по 19 августа, он перебросил свои брабантские войска из Руана в Сен-Жейм де Беврон, заставляя их ежедневно совершать переходы в тридцать километров. В Дренкуре, Вернее, Доле он снова доказал свою воинскую доблесть.

По мере того как развивались события, он сумел проверить, правду ли говорил Раймунд V Тулузский: на самом деле, как показывало происходящее, только Алиенора могла сплести такой обширный заговор. Именно она, среди роскошной обстановки пуатевинского двора, мало-помалу настраивала сыновей против отца, вассалов — против сеньора. Все подтверждало возведенные против нее обвинения, все — как слова попадавших в его руки пленников, так и нескрываемое ликование его пуатевинских вассалов: «Радуйся, о Аквитания, ликуй, о Пуату, ибо скипетр короля Аквилона от тебя удаляется…» — это слова летописца того времени, Ричарда Пуатевинского.

От одного из оставшихся ему верными прелатов, Ротру де Варвика, архиепископа Руанского, Генрих добился, чтобы тот отправил королеве суровое официальное послание: «Мы все в один голос и горестно сожалеем о том, что ты, столь благоразумная женщина, рассталась со своим супругом… Отделившись от головы, ни один из членов тела не может больше ей служить. Но еще более чудовищно, что самый плод сеньора короля и твоего собственного чрева ты заставила восстать против отца… Мы знаем, что, если только ты не вернешься к твоему супругу, то станешь причиной общего разорения… Вернись же, о прославленная королева, к своему супругу и нашему господину… Прежде чем ход событий приведет нас к трагическому исходу, вернись вместе с твоими сыновьями к мужу, которому ты обязана повиноваться и рядом с которым должна жить… Или же ты вернешься к супругу, или же мы, воспользовавшись каноническим правом, будем обязаны и вынуждены отлучить тебя от Церкви, о чем мы говорим с величайшим сожалением, и мы сделаем это, если ты не одумаешься, со слезами и скорбью…»

Но в тот момент, когда сочинялось это послание (авторство его приписывают королевскому секретарю, Петру Блуас-кому, которого мы несколькими годами позже увидим рядом с королевой), Алиенора, укрывшись в своем Пуату, думала совсем о других вещах. Меньше всего она намеревалась возвращаться к оскорбившему и покинувшему ее супругу. С военной точки зрения события приняли для нее плохой оборот, и уже пошли разговоры о перемирии. Генрих, как только справился с Нормандией, повернул свои войска в Пуату и принялся разорять край, лежащий между Туром и Пуатье. Догадавшись, что в этом случае подручным и доверенным лицом королевы мог быть только преданный ей Рауль де Фе, Плантагенет начал осаду Фе-де-Винеза, который вскоре перешел в его руки. Возможно, раньше он и застал бы там Алиенору, но к этому времени ее уже не было, да и самого Рауля тоже: он, в свою очередь, отправился в Париж. Должно быть, с намерением просить убежища для самой королевы… Но каким же трагическим было возвращение к первому, столь презираемому супругу, к этому «коронованному монаху»!

К северу от Пуатье, на дороге, ведущей к Шартру, совсем близко от границы владений короля Франции, наемники Плантагенета внезапно наткнулись на горстку всадников и на всякий случай взяли их в плен, поскольку те оказались пуа-тевинцами. К величайшему своему удивлению, среди пленных они узнали переодетую в мужское платье королеву Алиенору.

XV

Королева-узница

Смерть жестока, но более жесток

Удел того, кто жив без упованья.

Как грустно брать воздержности урок

Из милых уст, расцветших для лобзанья![16]

«Скажи мне, двуглавая Орлица, скажи мне, где ты была, когда твои орлята, вылетев из гнезда, осмелились нацелить когти на короля Аквилона? Это ты, нам известно, побудила их восстать против отца. Вот потому ты была оторвана от твоей собственной земли и увезена в чужую землю. Твои бароны своими тихими речами хитро ввели тебя в заблуждение. Твоя цитра зазвучала скорбно, а флейта горестно. Прежде ты, утонченная и полная неги, пользовалась царственной свободой, была осыпана богатствами, твои юные подруги пели свои сладкие кантилены под звуки тамбурина и цитры. Тебя пленяло пение флейты, ты ликовала, внимая аккордам, извлекаемым твоими музыкантами. Молю тебя, Королева, увенчанная двумя коронами, прекрати беспрестанно горевать; к чему истязать себя горем, к чему ежедневно удручать твое сердце слезами; вернись, о пленница, вернись, если можешь, в свою страну. А если не можешь, пусть твой плач прозвучит подобно плачу Иерусалимского царя: "Увы! изгнание мое затянулось, я жил с невежественными и непросвещенными людьми". Возвратись, возвратись к своей жалобе и скажи: "Слезы денно и нощно были моим хлебом, и каждый день мне говорили: "Где твои родные, где твои юные служанки, где твои советники?" Одних внезапно оторвали от их земель и предали позорной смерти, другие были лишены зрения, третьи скитаются в разных местах и считаются беглецами. Ты, Орлица порушенного союза, доколе ты будешь взывать понапрасну, не встречая ответа? Король Аквилона взял тебя в осаду. Кричи вместе с пророком, вопи неустанно, возвысь свой голос подобно трубе, чтобы достиг он слуха твоих детей; он и в самом деле ими услышан, и настанет день, когда твои сыновья тебя освободят, и ты возвратишься на твои земли».

Это патетическое заклинание исходит от того же клюний-ского монаха, Ричарда Пуатевинского, который обращался с угрозами к «королю Аквилона». Его пылкий стиль, так отвечающий темпераменту самой Алиеноры, передает чувство, которое, несомненно, испытывало все пуатевинское население, привязанное к своей династии, и прежде всего — сотрапезники пуатевинского двора. «Королева для поэтов — то же, что заря для птиц», — восклицал один из них. И вот этот яркий очаг жизни угас, гостеприимный двор был заперт: королева стала узницей.