Мир не меч - Татьяна Апраксина

Потом о многом наврали, преувеличив подвиги обеих сторон. О главном – о бойне, которую учинили обороняющиеся на площади, – обычно молчали.

Я лучше всего запомнила, как мы шли – вчетвером, как на зачистках, и Альдо поливал жидким сиреневым пламенем всех без разбору, тех, кто вовремя не ушел. В кромешной тьме невозможно было отличить своих от чужих, но нападающим было велено уйти еще за несколько часов до начала штурма.

Потом говорили – ушли не все.

Башню мы уничтожили, но дни осады запомнились надолго.

Останавливаю машину в тупике. Дальше не проехать – дорога упирается в ограждение набережной. Теперь нужно пройти по лестнице к самой воде, войти в грот и оттуда уже спуститься в подземные коммуникации нижних.

Опять – подвалы и переходы, пещеры и хлипкие лесенки. Любовь тенников к катакомбам самого странного вида меня всегда удивляла. Впрочем, для нижних такая же дикость – жить на девятом или двенадцатом этаже. Каждому свое – в Городе достаточно места.

Здесь я бывала не раз. Со старостой нижних у нас довольно много общих дел. Тенники выполняют часть работы по поддержанию подземных коммуникаций Города в приличном состоянии, другую часть оставляют нам. Обсуждать, что кому делать и когда, приходится регулярно.

Мы долго бредем по извилистому темному коридорчику. Фонарей, конечно же, нет. Их заменяют светящиеся узоры на стенах. Иероглифы, мне они не знакомы. Может быть, в них и вовсе нет никакого смысла – так, набор красиво переплетающихся линий. А может быть, это тайные знаки для сведущих. Сколько раз я проходила здесь – ни разу не приходило в голову поинтересоваться.

Толкаю в бок Киру.

– Что эта фигура значит? – показываю на ближайшую к нам зеленоватую пиктограмму: решетка и две точки в левом нижнем углу.

– Имя, – нехотя поясняет Кира. – Это все имена.

– А что это за язык?

– Это не язык. Это символ, подпись. У каждого из нижних есть такой знак.

– А почему здесь эти имена?

– В память об ушедших, – коротко говорит мой спутник, и я затыкаюсь.

Сколько имен – сотня или две. Кто бы мог подумать. Оказывается, этот подземный коридор – своеобразный мемориал. И для Киры часть имен что-то означает. За каждым знаком – своя судьба. И своя смерть. Коридор вдруг кажется мне мрачным, и я тороплюсь, чтобы поскорее выйти в нужное нам место.

Нужно спуститься по лестнице из скользкого гранита. Отполированный камень покрыт не то слизью, не то плесенью. Хорошо тем тенникам, которые, как Кира, могут позволить себе проходить через стены. Другие, вроде меня, вынужденные ходить своими ногами, могут их и переломать на таких-то ступеньках! А выжечь плесень было бы невежливо. Может быть, эта скользкая слизь особо мила сердцу старосты. В чужом доме убираются только по просьбе хозяина.

Держась за локоть Киры, я все же преодолеваю проклятые ступеньки. С небольшой площадки ведет одна-единственная дверь, и толкать ее бесполезно – тяжелый камень не поддастся. Нижние обожают камень во всех его видах. Каменные стены, лестницы и двери. Каменные лавки – тоже не новость. Будь я одна, непременно пришлось бы потоптаться у двери, побарабанить пальцами по желтоватому в зеленых прожилках мрамору. Но я пришла с Кирой, и староста открывает почти сразу.

Мы проходим на кухню, она же гостиная, она же чайная комната. В общем, в то единственное помещение, в котором староста соизволяет принимать посторонних. Это пещерка длиной и шириной шагов в шесть, не больше. Посредине стоит стол с потемневшей от времени столешницей, вокруг него – четыре колченогие табуретки. Вся мебель кажется притащенной сверху, и я гадаю, как и зачем можно было принести сюда этот стол. Гадаю уже не в первый раз. Может быть, когда-нибудь и спрошу. На столе – хитрая конструкция наподобие самовара, или точнее – кастрюля с краником в боку, помещенная над жаровней. От жаровни веет теплом. Значит, будем пить чай.

Рядом с жаровней лежит замусоленное вафельное полотенце, некогда белое, с голубой вышивкой по краю. Тоже явно принесено сверху.

Полотенец, судя по моим наблюдениям, у старосты два. На одном вышивка голубая, на другом – красная. Узор один и тот же – здоровенный петух с пышным хвостом. Забавно это все.

Старосту нижних я знаю неплохо, если о тенниках вообще можно так сказать. Ростом он с ребенка лет десяти, напоминает пришельца из россказней уфологов – тщедушное тельце, трехпалые ручки, лысая голова. На крохотном личике большую часть занимают огромные миндалевидные глаза, которые, разумеется, светятся в темноте зеленоватым светом. Говорят, он не всегда был таким – раньше походил на домового, но после очередного Прорыва превратился в это. А может быть, его изменил Город. В самых древних легендах Город и тенники выглядят совсем по-иному, видимо, тогда еще никто не мог представить себе новостройки и автострады.

Слухов в Городе всегда с избытком, а вот достоверная информация в дефиците. Я видела старосту только таким. У него скверный характер, но нужно отдать ему должное – всю пеструю компанию нижних его тонкие пальчики удерживают в повиновении уже не первое десятилетие, и договориться с ним можно. Хотя каждый раз это стоит многих миллионов нервных клеток. Если у Смотрителей они вообще есть.

Наверное, нет. А то перегорели бы давно.

Скверный дядька, облаченный в какую-то немыслимую овчинную кацавейку и детские джинсы с медведями на коленях, сидит на табуретке, обхватив лапками кружку чая объемом в полведра. Он большой любитель гонять чаи, и чаще всего к нему посылают Лаана. Если нет необходимости решить что-то срочно – с Лааном эти гурманы приступают к обсуждению дел не раньше, чем выпьют литра по два чая. С пряностями и без, зеленого и красного… Где тенники только берут всю эту роскошь?

На Киру староста глядит с приязнью, на меня смотрит как всегда – словно я разбила его любимую кружку. Мы садимся за стол напротив, староста собственноручно наливает нам в видавшие виды чашки чаю. Принюхиваюсь. Имбирь и корица в черном чае. Непритязательный, по меркам Лаана и старосты рецепт, но я с удовольствием выпиваю чашку и еще одну чашку, пока Кира и староста болтают на трескучем и малопонятном жаргоне нижних. Общую канву беседы я понимаю – Кира расспрашивает о проповедниках, о Белой Деве, о событиях на первой вуали…

Понимаю я и то, что староста выдавать информацию не расположен, но у Киры есть какие-то весомые аргументы, чтобы развязать тому язык. Я сижу дополнительным аргументом, невинно хлопая глазами, но в любой момент могу напомнить о некотором должке. Девочка-тенник, которую староста по только ему понятным мотивам считает своей приемной дочерью – в Городе, где дети не рождаются, тенники определяют родство то ли по способностям, то ли по взаимной симпатии, – как-то отправилась погулять по завесам и влипла в крупные неприятности. Прорыв был не самой большой из них, хотя ей досталось хорошенько, но после этого ее скинуло вниз, на первую завесу, где тенникам не место в принципе. Их оттуда безжалостно выталкивает обратно, на родные просторы, но при этом болезненно трансформирует уже самим фактом попадания на начальные завесы. И последней каплей стала встреча с бандой каких-то уродов, решивших отколошматить «мутантку».

Над тем, что вернулось назад, можно было лить горькие, но бесполезные слезы. Староста лично примчался к нам, требуя помощи. Лик и Витка позвали меня с собой и оказались правы – когда у обоих кончились все силы, доделывать работу пришлось мне. Из меня плохой хирург, а маг-целитель – еще хуже, но распутывать переплетение заклятий и проклятий, которые девочка собрала на себя в своих странствиях, довелось именно мне, наши целители только руководили этим процессом.

Так что за старостой должок.

Кира говорит быстро, староста тоже тарахтит, они перебивают друг друга, спорят. В какой-то момент беседа идет на едва понятном мне языке, я разбираю только отдельные слова – «Город», «нельзя», «опасно». Староста явно не считает, что нельзя и опасно. Он то презрительно фыркает на каждый довод Киры и морщится, поглядывая на меня, то начинает что-то страстно доказывать. Пользуясь тем, что я почти не понимаю обоих, он уговаривает Киру не валять дурака и не мешать своим.

От скуки я разглядываю скудный интерьер. Стол, табуретки, жаровню на столе. Осторожно трогаю кончиками пальцев полотенце – так и есть, засалено донельзя. Вытираю пальцы о штаны. Кажется, этот жест остался незамеченным.

У Киры есть серьезные причины не соглашаться со старостой, но и не спорить с ним напрямую. Все это я слышу, переключаясь с одного на другого и пытаясь уловить хотя бы эмоции собеседников. Про меня они, кажется, забыли вовсе, для старосты я – только аргумент в беседе. И, судя по всему, ничего лестного для меня он не говорит.

Ну погоди, старый хрыч, злобно думаю я. Будет нужно что-нибудь делать – извернусь, но сделаю так, что тебе придется побегать за Альдо…