Второй Шанс 4 - Аргус

отдохнуть от такого потока информации и послушать чтение Сергея Порфирьевича о приключениях Ярослава и Альфонсо.

— Ура! — захлопала в ладошки Катя. — Интересно, а кто эта женщина? Неужели сестра того человека, что стрелял в Альфонсо? Вот я сердцем чувствую, что там кроется какая-то очень трагичная и очень романтическая история о любви! Возможно такая же, как у нас с Сашей.

— Я уверен, что наша история больше не будет трагической! — рассмеялся обняв ее муж. — Хватит нам одного Принца с его бандой.

— Кстати, нравы в партийном руководстве даже при Сталине не отличались благопристойностью, — колко заметила бывшая аристократка. — И это я еще не говорю про времена революции. Был такой прохвост — кремлевский завхоз — по фамилии Енукидзе. Его расстреляли за заговор против Сталина. Основу «дела Енукидзе» составляли стандартные по тем временам обвинения в измене родине и шпионаже, а также в причастности к покушению на секретаря ЦК ВКП (б) Андрея Жданова. Однако, наряду с этим, упоминалось «бытовое разложение» партийного деятеля. О том, что в действительности скрывалось за такой формулировкой, те кто его знали рассказывали с отвращением. Старый холостяк, который прежде, по свидетельству Троцкого, отличался крайней застенчивостью и нерешительностью, за годы работы в Кремле отбросил не только «партийную мораль», но и всякий человеческий стыд. Яркое свидетельство оставила Мария Сванидзе — жена брата первой жены Сталина. В тысяча девятьсот тридцать пятом году она написала в дневнике, что Авель Енукидзе пользовался должностью, чтобы «покупать» девушек. С годами, жертвы его влечения становились все моложе — ветеран-революционер целенаправленно нанимал на работу женщин с дочерьми определенного возраста. Причем среди них было много беспартийных и дворянок. «Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных, и, наконец, докатился до девочек в девять-одиннадцать лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально», — писала Сванидзе.

Будучи развратником, Енукидзе не терпел нравственно устойчивых подчиненных. Словно соответствуя партийному псевдониму «Золотая рыбка», он «дарил» выгодные должности таким же распущенным людям, как он сам. В частности отцам бросавшим семьи. Таких мужчин завхоз нередко сводил с надоевшими ему самому любовницами. Вот такая он был скотина! Как и большинство ленинской шайки. А Троцкий так вообще собирал отбросы по всему свету для своей команды! — завершила свой рассказ бабушка Кати. — И я бы не удивилась, если бы узнала, что и сейчас что-то подобное творится в партийных верхах.

— Ну, я надеюсь, нам не придется с ними общаться. Вот только теперь я начинаю беспокоиться о Кате. Мы собираемся сделать ее лицом нашей академический группы, — нахмурился Саша, — то есть она может быстро стать публичным человеком. А если она понравится какому-то старперу? Мне тогда что, их всех поубивать? У меня рука не дрогнет, но мы можем один раз погореть.

— Кому Катя понравится? — переспросила аристократка и по совместительству бабушка. — Кто это такие — старперы?

— Прошу прощения, — покраснел Саша, — это слово от словосочетания «старый», извините, «пердун». Старый мужчина. Произошло это слово от слова «старпом», старший помощник, в Одессе. Так переделали прозвище одного из реальных помощников капитана корабля.

— Очень точное определение! — рассмеялась Екатерина Викторовна. — Но лучше им не злоупотреблять.

— Старый пердун? — Катя покатилась со смеху. — Расскажу в институте девчонкам — они повеселятся. У нас много там преподавателей таких есть. Пристают к молодым девочкам-студенткам.

— И к тебе приставали? Почему ты мне ничего не сказала? — расстроился Саша.

— Ко мне — нет. Они боялись.

— Чего? — удивился дедушка Кати.

— Принца! Все же знают кто он. А он за мной открыто ухаживал. Вот они и держались в стороне, — ответила Катя обнимая мужа, а потом лукаво добавила: — Ревнуешь?

— Боюсь за тебя, Катенок, — честно ответил юноша, — видишь как оно иногда бывает. Но тебе я верю.

— Спасибо! Ты такой, такой необыкновенный! — Катя прижалась к мужу. — А теперь дедушка, давай читать!

— Хорошо, — улыбнулся, глядя на них, академик, и, открыл портфель. Достав оттуда знакомую стопку исписанных бумажных листов, он приготовился читать.

— Деда! — вдруг с удивлением произнесла Катя. — Ты читаешь без очков?

— Точно, — растерянно произнес старый академик, — я вдруг понял, что они мне мешают.

— Это влияние напитка, — уверенно сказала бабушка Кати, — а я сегодня впервые проснулась не от ноющей боли в суставах.

— Ой, — заулыбалась Катя, — что интересно еще будет?

— Не будем торопиться, — произнес Сергей Порфирьевич, — давайте читать!

И он начал чтение:

'Я не стал спрашивать Альфонсо, что это за человек и почему он в него стрелял, и кто его сестра, и какое отношение она имеет к моему хозяину. Я уже давно понял, что все, что можно, он расскажет мне сам. А о другом и спрашивать не стоит, он все рано не ответит.

Наше плавание было — на удивление капитана и команды — очень спокойным. Бурь и штормов не было. Суеверные матросы смотрели на иезуита, крестились и шептались, считая что это именно благодаря ему им так везет. Плыли мы примерно два месяца. В первые дни, после того как мы прошли пролив именуемый Геркулесовыми столбами и вышли в океан, именуемый Атлантическим, где качка была куда сильнее, чем в Средиземном море, меня первые несколько дней выворачивало наружу. Матросы надо мною добродушно смеялись. Мой же хозяин был спокоен и невозмутим. Было видно, что такие путешествия для него не в новинку.

Наконец, наше плавание подошло к концу. Сначала над мачтами появились чайки, а потом матрос с бочки на вершине мачты, наконец, к всеобщему облегчению, громко закричал: — Земля!

Капитан сверился с картой. Наша каравелла повернула и пошла вдоль берега. Вскоре, мы вошли в большую бухту. Затем оказались здания порта и причал. Над городишком возвышалось высокое ступенчатое сооружение.

— Исмаль! — сказал подошедший к нам капитан. — Скоро будем.

Причал постепенно увеличивался в размерах по мере нашего приближения к нему. На нем стояла высокая фигура монаха.

— Брат Диего, — уверенно сказал Альфонсо, — его уже предупредили дозорные и он нас ждет.

Когда каравелла пришвартовалась, капитан сказал, что будет нас ждать три месяца, а потом отплывет, потому что начнется сезон штормов и пересекать океан будет слишком опасно. Мы