Люди долга и отваги. Книга первая - Борис Елисов

На войне как на войне. Потери неизбежны. Ушел в разведку в Лихвин Дмитрий Клевцов, и не вернулся. Позднее стало известно: его арестовали во время встречи с местным подпольщиком Григорием Штыковым. Оба не дрогнули, приняли мучительную смерть. По доносу предателя была расстреляна связная, сестра заместителя командира Сорокина — Екатерина Арсенина. А после ноябрьских праздников партизаны узнали, что схватили их Чекаленка — Сашу Чекалина. Его зверски пытали. Но так ничего и не добившись, гитлеровцы повесили Сашу в Лихвине, на дереве у школы, где он учился. (Уже после освобождения Ефим Ильич, по-отцовски любивший юного партизана, который чем-то напоминал ему собственного сына, тоже Сашу, приедет в эту школу, будет долго стоять у того дерева с непокрытой, рано поседевшей головой, будет долго ощупывать чуткими, нервными пальцами слепого тот самый сук…)

Но ни горькие потери, ни артиллерийские обстрелы леса, ни прочесывания не сломили боевой дух партизан. Отряд жил и боролся, мстил за погибших товарищей.

«В то время, когда немцы усиленно подбрасывают военное имущество и подкрепления генералу Гудериану, мы ежедневно делаем боевые вылазки», — писал в своем дневнике Тетерчев.

3

Удостоверение

Предъявитель настоящего удостоверения Осипенко Ефим Ильич за доблесть и мужество, проявленные в партизанской борьбе против немецко-фашистских захватчиков, награждается медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

И сейчас, тридцать три года спустя, он помнит чуть ли не по минутам тот день — 22 декабря 1941 года. Уже прилетела в отряд самая долгожданная весть: началось наше наступление под Москвой, фашисты бегут. Уже несколько дней была слышна — сначала глухо, потом все более отчетливо — артиллерийская канонада. Приближалась линия фронта. А накануне запыхавшаяся связная учительница А. Музалевская принесла важное сообщение. На ближних станциях Лужки, Черепеть, Ханино и других скопилось много вагонов с военной техникой, боеприпасами, награбленным имуществом, которые должны уже завтра двинуться на запад. Мнение партизанского совета было единодушным — во что бы то ни стало помешать этому, вывести из строя железнодорожную ветку.

— У нас осталась добрая порция аммонала, килограмм двадцать с лишним, — сказал Осипенко. — Есть и гранаты. Утром устроим фрицам посошок на дорожку!

Поднялись рано. Взяли взрывчатку, лопаты и двинулись в район станции Мышбор. Шли в приподнятом настроении, радуясь удивительно голубому небу, веселому солнцу, похрустывавшему под ногами снегу.

В нескольких километрах от станции остановились у намеченного заранее места для взрыва — рядом со стрелкой. Стали по очереди дружно копать яму между рельсами. Даже перестарались: когда высыпали взрывчатку, то Ефим Ильич увидел, что яма получилась слишком глубокой и широкой. Пришлось руками осторожно сузить ее — чтобы аммонал распределить равномерно, а рукоятка заложенной сверху противотанковой гранаты доставала до рельсы. Неподалеку нашелся длинный провод. Один его конец Осипенко скрепил с предохранительной чекой, а с другим — залег в снегу за кустами. Расчет был прост: в нужный момент выдергивается чека, граната взрывается от удара вагонного колеса, а вслед за нею и аммонал.

Потекли напряженные минуты ожидания. Вот наконец-то показался поезд. Порожняк. Ну что ж, можно и его… Пора! Осипенко дернул за провод и даже зажмурился в ожидании взрыва. Но что это? Состав не спеша прошел мимо — и ничего! Ефим Ильич первым подскочил к полотну. Чека валялась рядом, но граната отошла от рельсы, потому колесо и не задело ее. Значит, надо попробовать другим способом.

— Назад! Всем назад! — приказал он.

И, отбежав сам, сорвал с пояса гранату, метнул ее. Но она, ударившись о шпалу, взорвалась в стороне от самодельной мины. Бросил еще одну — результат тот же. Больше гранат не было.

Митькин приложил ухо к рельсу.

— Все пропало! Скоро будут здесь!

— Что значит пропало! Отойдите все и подальше! — крикнул Осипенко.

Никто не двинулся с места.

— Я же вам сказал, отойдите!

И добавил такое, что партизаны впервые услышали из уст своего спокойного начальника штаба. Только тут они поняли: он задумал что-то — и нехотя подчинились. А Ефим Ильич быстро огляделся вокруг.

…Взорвать! Взорвать! Взорвать! — яростно стучало в голове. Взорвать во что бы то ни стало эту треклятую гранату, а вместе с нею и килограммы взрывчатки, заложенные под шпалы. Счет шел на неумолимые, ничему не подвластные секунды. Потому что гудели уже тонко рельсы, извещая о приближении тяжелых составов. Тогда и попался ему на глаза железнодорожный указатель — длинный шест с укрепленной на нем массивной доской. Рывок — и шест сломан у основания. Теперь — назад, туда, где торчит из земли рукоятка противотанковой. В удар с ходу он вложил, кажется, все свои силы. И последнее, что увидел, — ослепительную вспышку, а звук мощного, разметавшего полотно взрыва почему-то так и не услышал.

Товарищи со всех ног кинулись к нему и увидели вместо лица кровавую маску. «Убит! Убит!» — были первые слова, которые дошли до его сознания.

— Нет, я живой, — простонал он, — только ничего не вижу…

Каким-то чудом оставшегося в живых, всего израненного, ослепшего, его унесли в лес на руках.

А через несколько дней пришло освобождение. И партизаны узнали, что трофеями наших войск стали так и застрявшие на станциях, благодаря диверсии, несколько паровозов и около четырехсот нагруженных вагонов.

Потом были госпитальные палаты с ничем не истребимыми запахами лекарств. Там однажды и прочли ему «Правду» с Указом о награждении тульских партизан. Первой после слов «наградить орденом Ленина…» шла его фамилия. Сам орден вручали уже в Москве, в другом госпитале. И сидевшие, а то и лежавшие в зале такие же, как он, фронтовики неистово били в ладоши, стучали об пол костылями.

Были и приезд жены, Ольги Ивановны, возвращение через много месяцев в Сухиничи, встреча с сыновьями. Только вот младшего, Колю, родившегося без него, он долго еще не мог себе представить и особенно часто гладил по голове. Здесь он узнал, что награжден за безупречную службу в органах внутренних дел орденом Красного Знамени. В помещении районного отделения милиции, в таком знакомом ему, переполненном кабинете — пришли все, кто находился на месте, — новый начальник вручил Осипенко медаль «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

Было трудное, очень трудное, одному ему известно, какое трудное привыкание к слепоте. И полынно горькие минуты, когда казалось, что он — один на один со своею бедой. Но и тогда мужество не покинуло его. Слепой, он наравне с подраставшими сыновьями косил траву, работал в огороде, даже вырыл погреб. И, конечно же, вместе с Ольгой Ивановной воспитывал мальчишек. Оба сына получили высшее образование, старший — инженер, младший — хирург.

Но не мог Ефим Ильич замкнуться в домашнем кругу. Не тот характер. Выполнял различные партийные поручения. Десять лет подряд выбирали его депутатом горсовета, был бессменным председателем торговой комиссии, боролся с нарушителями правил торговли. Многое сделал для восстановления благоустройства Сухиничей.

Ефим Ильич Осипенко стал убежденным, страстным пропагандистом. Он часто выступал, особенно перед молодежью на пионерских сборах, торжественных вечерах, при вручении комсомольских билетов — в Москве, Туле, Сухиничах. И не видя взволнованных лиц своих слушателей, не видя, как они смотрят на его посеченное осколками и пороховой гарью лицо, он чувствовал: отблески партизанских подвигов, отзвуки того взрыва западают в юные сердца, рождают патриотизм, гражданское мужество. И это для него была самая большая награда.

…К нему приходит много писем. Пишут из разных уголков Советского Союза, из других стран. Пишут пионеры, назвавшие свои отряды его именем (города, где есть такие отряды, обозначены на карте в Сухиничском музее боевой и трудовой славы — там Осипенко посвящен специальный раздел). Пишут рабочие, солдаты, сотрудники милиции, бывшие партизаны.

Письма эти — знаки народного признания его подвига, дань глубокого уважения к человеку, который всю жизнь был солдатом Родины, партии. И до сих пор остается им.

Ростислав Артамонов

РАССКАЗ ОБ ОТЦЕ

В личном деле моего отца, что находится в отделе кадров Управления внутренних дел Брянской области, подшит пожелтевший листок бумаги — рекомендация в органы НКВД, данная двумя старыми членами партии.

«Евстафий Филиппович Седаков, — говорится в ней, — это человек, который докажет свою преданность Советской власти».