Деревянные актеры - Елена Яковлевна Данько

Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце пахло сеном и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Ее восхищенные глаза говорили мне, что я — герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной.

Мейстер Вальтер шутил:

— А ну, посмотрю я, кто скорее поправится — скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.

Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя играть «Геновеву».

Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушел своей дорогой, пока я еще был без памяти. Говорил, что пойдет на родину.

Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я все думал о моей сестре.

Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.

Новый знакомец

— Ума не приложу, о чем вы вечно шушукаетесь с Мартой? Какие у вас могут быть секреты? Если про кукол, так я наверняка больше понимаю в куклах, чем Марта. Знаю, какой кукле надо набить свинец на подошвы, чтобы она хорошо ходила… Для любого движения могу нитки провести… — горько упрекал я Паскуале.

— Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что — скоро узнаешь! — рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.

Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушел в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Еще слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцовали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.

Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый появился. Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет «курица», и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют «уважаемый»: одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать «уважаемый»?

— По мне, если человек хороший и честный, так он и есть «уважаемый», а дворянство тут ни при чем, — ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.

— Ага! — Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заерзала на стуле от смущения.

Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.

«Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди темной зелени, будто в гроте!» подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.

— Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? — послышалось вдруг.

Я вздрогнул.

Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зеленая суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.

— Эх, ты, чучело-чумичило, чего глазищи выпучило! — запел он и сел верхом на забор. — Что ты делаешь?

— А тебе какое дело? — нехотя ответил я и подумал: «Еще привяжется, а я от слабости даже тумака хорошего дать не могу».

— Спрашиваю, значит, есть дело. Что ты ковыряешь?

— Проходи своей дорогой.

— Вот моя дорога! — Парнишка соскочил с забора и пошел прямо ко мне.

Он был выше меня и шире в плечах. За спиной у него висела дорожная котомка. Над короткими грубыми чулками виднелись загорелые колени.

— Уходи! — крикнул я и невольно поднял к плечу руку с острым ножиком.

— Вишь как ощетинился! — рассмеялся парнишка. — Крылечко, небось, не твое. Нечего меня прогонять. — Он спокойно снял котомку и сел на ступеньки рядом со мной.

Я сделал вид, что мне на него наплевать, и продолжал работу, а сам злился.

— Ну, и дурак же ты! — вдруг сказал он.

— Ты сам осел! Уходи отсюда! — рассердился я.

— Осел я или нет, это мы еще посмотрим. А что ты дурак — сразу видно. Гляди, как ты ему ножки приделал!

Я взглянул и ахнул. Злясь на мальчишку, я и не заметил, что приделываю ножки Кашперле пятками вперед, а носками назад. Мне стало стыдно, даже щекам горячо стало. Забыв огрызнуться, я поспешно разогнул проволоку. Парнишка беззаботно насвистывал песенку.

— А, Геновева! — Он подошел к кусту и снял вагу с ветки.

Этого я уже не мог стерпеть! Он испортит Геновеву или, чего доброго, украдет ее! А я даже не могу догнать его, потому что у меня от проклятой слабости ноги не слушаются.

— Не смей трогать куклу! Ты ее испортишь! — крикнул я.

— Я-то испорчу? — усмехнулся парнишка и ловко повел Геновеву по дорожке.

Он украдет ее! Я вскочил. Геновева, шурша маленькими ножками по песку, бежала впереди парнишки, как будто он век управлял куклами. Я побрел к нему, держась рукой за стенку.

— Выйдем, душенька, гулять, на лугу цветочки рвать… — напевал парнишка, заставляя Геновеву приплясывать.

На улице послышались знакомые голоса. Сквозь щели забора мелькнула красная юбочка Марты. Этого еще недоставало! Сейчас придет Марта и увидит свою Геновеву в руках у чужого бродяжки! Я опять не защитил Геновеву!

— Оставь куклу! — крикнул я еще раз и, собрав силы, бросился на него.

Он ловко отскочил. Калитка скрипнула. Парнишка повернул голову. Сейчас войдет Марта…

— Руди! — крикнула Марта и бросилась к нему на шею. — Руди!

Марта смеялась, целовала парнишку в обе щеки и тормошила воротник его куртки. Он тоже смеялся и, выпустив из рук Геновеву, хлопал Марту по плечу.