Замуж за монстра - Анна Григорьевна Владимирова

class="p1">— Да. Мы кота завели. Он уличный, худой. Возили его к врачу, теперь лечим…

— Кать, ты серьёзно?

— Ну ты же меня слышишь? — усмехнулась я.

Он шумно вздохнул, раздумывая, как повернуть мой допрос дальше, чтобы выудить у меня крик о помощи.

— А где он сам?

— Ушел в лес.

— Так у вас правда отношения?

— Правда. Я люблю его очень.

Как же стало легко! Я принялась играться с котом, посмеиваясь, а Тахир всё более озадаченно молчал в трубке.

— Ты либо научилась врать даже мне…

— Я научилась говорить тебе правду, — улыбнулась я, понимая, что выиграла и эту нашу партию.

Последнюю.

— Как Марина себя чувствует? Вы обратились к врачу?

— Хорошо все, — напряженно вздохнул он. — Нет пока.

— Не тяните. И пообещай мне, пожалуйста, что ты не влезешь больше в дела моего деда, как бы он тебя туда не тащил. Обещаешь?

— Желания не было, — не соврал мне он в свою очередь.

— Ну вот и славно. И Тахир, Стерегов к тебе дико ревнует. Узнает, что ты мне звонишь, убьет обоих.

— Ладно, — недовольно проворчал он. — Но если что…

— Я тебе позвоню, — снова не соврала я, зная, что никогда этого не сделаю. — Спокойной ночи, Тахир.

Я выдохнула и прижала к себе кота вместе с мобильником, улыбаясь:

— Ты ж мой умница, — шептала, начесывая Дали за ухом. — Уделали большого волка! Да мы с тобой — команда! Пошли!

Мастерская Михаила встретила такой же тишиной и теменью. Я пошарила ладонью по стенке, нащупывая выключатель. Пришлось устроить световое шоу со всеми вариациям освещения, пока я нашла одиночную подсветку рабочего места в центре. Кот слез с рук и принялся обследовать новое подозрительное место, а я осмотрелась обстоятельней. Все здесь у Миши убрано, разложено по полочкам и в завидном порядке. В этом он не изменился. Ну, ничего не поделать — придется ему подвинуться, раз сам пустил ведьму в свой дом. Я в плане порядка в мастерской — настоящее бедствие. Хорошо, что он мою комнату не видел в общаге.

Я принялась хозяйничать, отвоевывая у педантичного художника Стерергова пространство для себя. Отрегулировала стул, поставила мольберт поменьше, выбрала холст. Сначала небольшой, но, подумав, притащила холст побольше. Потом долго смотрела то в темное окно, то на холст, по дурацкой привычке кусая кончик тонкой кисти… Надо будет купить Стерегову новую, но он все равно будет ворчать. Губы расплылись в улыбке, и я потянулась за тюбиком краски…

Как же это невероятно — выдавливать первую порцию масла на палитру! В этот момент стирается все — кто ты, где, когда, чего добился. Перед тобой — чистый лист, неизведанная дорога, новая история и приключение. И никогда не знаешь, чем оно кончится. Оставит тебя разочарованным или довольным, полным грусти или раздражения от недосказанности. Но неизменно наполнит чем-то особенным — теплым, как осеннее солнце, сладким, как запах молока с медом и воздушным, как пух одуванчика. Оно смешается внутри, зазвенит колокольчиками и прольется красками на пустую поверхность холста. И неважно, что в конце. Главное — здесь и сейчас. А сейчас мне хотелось вернуть Михаилу хоть что-то из того, что не смогла удержать вместе с ним. И я обмакнула кисть в краску и принялась рисовать.

Шли часы. Тишина наполнялась шорохом кистей, запахом кофе и урчанием неугомонного кота на соседнем стуле. Я укутала его в свою кофту, потому что мне стало жарко. Пальцы горели, слипались от краски и постоянно взмокали от переживаний. Волосы лезли в глаза, и не было никакого шанса скрутить их так, чтобы не выпачкать — не до них! Губы невозможно саднили, потому что я искусала их нещадно, но я почти не прерывалась. Как же давно мне так не рисовалось! Свободно, легко — как дышать, слышать, жить…

Когда за окном посветлело небо, я выпрямилась, разминая спину, и зевнула, понимая, что ничего не смогу больше. Чувствовала себя так, будто и правда начала жизнь заново. Даже подумалось, что мне хотелось бы остаться вовсе одной. Так привычней. Уехать куда-нибудь, сбежать… аж в груди защемило, так захотелось! Но тут же оглушило тоской, и я сползла со стула. Кот сонно муркнул, когда сгребла его вместе с кофтой и прижала к себе, пытаясь пережить это чувство. Я вышла на веранду, постояла в утренней тишине и подышала воздухом. Ну где Стерегова носит? Что он там себе надумал? Но стоять на улице оказалось холодно. Я направилась в спальню, залезла под одеяло, и мы уснули вместе с котом…

***

Вопреки ожиданиям, я просто ходил по лесу. Не метался, не рвал стволы в агонии злости и отчаяния… Меня наполнило необъяснимой грустью, и я просто шел по лесу, лишь изредка недовольно ворча. Никогда не чувствовал себя настолько нормальным зверем. Мой медведь не отличался хорошим характером. Обычно он вырывался из нутра и долго бесился, избавляясь от накопленного. Бывало, я совсем забывался в звере, находя себя под утро в центре какой-нибудь изуродованной поляны. Но сегодня я не потревожил даже воды в озере, хотя обычно падал в него с разбега, обдирая шкуру о прибрежные елки. Сегодня я заглянул в воду осторожно и долго смотрел на отраженное в нем небо.

Меня сжирала мысль, что мне стоит отпустить Ринку…

Она вечно что-то кому-то отдает, приспосабливается, тратит силы и рискует жизнью. Я смотрел вчера в ее глаза и видел птицу, которая бьется в клетке. Да, она, может и запоет, и перьями порадует, но она — невольница.

Нет, я помнил, что мне нужно ее спасти и не позволить ведам ее осудить. И я сделаю это. Но держать силой? Не могу. С нее, конечно, станется принести себя в жертву ещё и мне. И как же захочется это жертву принять!.. Но мой доктор-ученый был прав — Ринка и правда лечит меня лучше всяких препаратов. В башке прояснилось, в душе — улеглось, зверь присмирел, и вместе мы лежали полночи под елью и смотрели на озеро. Как меняет оно цвета с приходом рассвета, как тускнеет звездная рябь на его поверхности…

К дому я вернулся, едва рассвело, и с удивлением обнаружил Ринку на крыльце. Она стояла, ежась в обнимку с котом в кофте, а сама всматривалась в мой сад. Неужели ждала? Уголки губ дрогнули в улыбке, и я почувствовал, насколько же завораживает эта картинка и