Хамам «Балкания» - Баяц Владислав

Баица молча принимал этот бессловесный и добровольный союз, но никогда не говорил о нем вслух. Вместо этого он предпочитал делать дело. И то лишь в том случае, если будет возможность, и таким образом, чтобы дело это пошло всем на пользу.

Уже зная, что он вернется в этот город, Мехмед-паша приказал за эту зиму все, что можно, в Белграде поправить, переделать и починить. Он также велел подготовить для более крупных работ планы, а для мелких – занять строителей и солдат, которые все равно не знали, чем заняться в долгие свободные дни. Работа поддерживала дисциплину в армии. Именно она стала так называемой хранительницей огня. Работа заменила ему Синана.

Разговоры с сербскими лидерами позволили ему составить четкое представление о состоянии духа в народе, о православной церкви и ее непреходящей нищете и опасном разрушении… Он видел, что народу не на что опереться, его растаскивают на все стороны навязанные ему государи. Сербам оставалось только то, за что можно было держаться: земля, ибо земля неподвижна. Но намеренно или нет чужие владетели и тут нашли способ лишить народ этой привязанности: когда они желали что-либо переменить, они, конечно, не передвигали монастыри, но переселяли людей. Самыми разными способами, хитростью, без зазрения совести они насильно или добровольно переселяли целые села и регионы туда, куда им было угодно. Изгоняли силой или привычным запугиванием, чтобы люди по собственной воле, «добровольно» покидали насиженные места, изредка подкупая их, нередко нанимая на службу, а чаще всего рекрутируя в армию. В таких отчаянных ситуациях людям не за что было ухватиться. Даже в мыслях, не говоря уж о действительности, они не могли сотворить хотя бы видимость сопротивления судьбе. И оставалась им только вера, которую опять-таки не могла поддержать церковь, которая медленно, но верно прямо на их глазах рассыпалась в прах.

Но раз уж рушились здания, следовало спасти мысли. Как можно скорее. Но как именно?

Может быть, и мысли восстанавливаются как здания и с помощью зданий!

И опять Баица пожалел, что рядом с ним нет Мимара Юсуфа Синана. Не турка, не грека – но Созидателя.

Я ждал собеседника. Мне нужен был специалист, который смог бы объяснить, почему османы никогда не называли завоевание Европы войной и вообще не употребляли такого понятия, как «война». Для них это всегда был поход. Как будто само понятие «война» обязывало считать, что в этом случае им должен противостоять равноценный или, по крайней мере, как минимум уважаемый противник. Я не сказал бы, что такое определение требовало от них признания, что кто-то мог (или, не дай боже, должен был) быть лучше или сильнее их. Просто это говорило о том, что они вели себя незрело; как детишки, которые, пытаясь разогнать собственные страхи, беспрестанно бормочут ругательства то вслух, то про себя. Запретные слова в исключительных ситуациях обладают целительной силой!

Кажется, вместо того, чтобы называть явления своими именами, османы давали им названия, которые больше соответствовали их требованиям, так что они следовали традиции, начатой красочным эпитетом великого султана Мехмеда Завоевателя. Есть борьба, нет поражений, и войны нет, есть только завоевание. Следовательно, несокрушимый победитель не воюет, а захватывает и завоевывает. Отправляется в завоевательный поход. То, что мы сегодня назвали бы идеологическим понятием, перешло в разряд полулингвистических: неверные. Это было безосновательное исключение – назвать представителей всех других религий неверными. «Не различать» целых три (!) существующих веры – надо было сильно постараться, не так ли? Эта связь не случайна. И поход, и неверные возникли в тот момент, когда Мехмед Завоеватель завершил судьбу многовекового византийского царства, завоевав его величественную столицу – Царьград.

Уже в который раз, как известно, до и после этого история повторялась до изнеможения и досады: новые завоеватели стирали следы своих предшественников. И пытались сделать то же самое со своим будущим: не планируя его, словно не заботясь о своих наследниках, а тем более о тех, кто однажды покорит их. Как будто все начинается и завершается сегодняшним днем.

Сегодняшний день! Это просто другие слова для обозначения эгоизма!

Надменность – другое слово для обозначения поражения! С ним османы, следует это признать, справились на примере поражения в битве при Лепанто. Тогда они раз и навсегда поняли свою ошибку – думать о себе только в превосходной степени, а всех прочих презирать. Подобная ситуация сложилась и в другой раз, когда именно сын величайшего из всех султанов (который был даже величественнее Мехмеда Завоевателя) – Сулеймана Великолепного, султан Селим впал в настоящую паранойю от страха, опасаясь, что империя развалится, а Истанбул захватят за несколько дней. И кто же спас его словом и делом, убедив, что все вернется на круги своя, и немедленно восстановив уничтоженный флот? Его тогдашний великий визирь (некогда и адмирал флота) Мехмед-паша Соколлу / Соколович, родом из неверных, приведенный в результате похода из Боснии, а точнее – из Сербии.

Однако вернемся к языку и к тому, почему все это не называлось войной.

Собеседник прибыл. Или, точнее, на этот раз слушатель. Орхан Памук. Я вновь думал о Баице. Даже когда он был предводителем походов, особенно на территории Румелии, он не ощущал, что участвует в войне. Странно, хотя гибло множество людей, хотя брали пленников, захватывали чужое имущество, он все равно не был готов назвать все это войной! Но на это у него была своя причина.

– Ему помогло то, что османские войска всегда начинали движение весной и завоевания завершали (или прерывали) поздней осенью по понятным метеорологическим причинам, – предположил я. – И это обстоятельство делало походы сезонными. Подобное воспринималось, как нечто временное, что начинается, а потом останавливается, а то и вовсе исчезает. Такой взгляд на «войну» давал Баице возможность думать, что и Сербия с Боснией только временно (чтобы не сказать – сезонно) несвободны. Так он сохранил убежденность в том, что Сербия наверняка, а может, и Босния, да и Славония тоже однажды вновь станут частью прежних или будущих собственных царств. Он не примирился с мыслью о том, что навечно останется рабом или слугой у кого-то чужого.

Памук не пожелал только слушать:

– Американцы по той же привычке к циклическим ритмам борьбу во время президентских выборов называют кампанией. У нее есть своя амплитуда: чем ближе к цели, тем она набирает все большие обороты, чтобы потом взорваться победой либо поражением. После чего исчезает. Следовательно, о ней с самого начала известно, что она однократна и что в один прекрасный момент исчезнет.

Он попал в яблочко. У меня был и личный пример:

– Наверное, ты забыл, что бомбардировки Сербии в 1999 году также назвали кампанией. И я думаю, не только потому, что акция продолжалась недолго, «всего лишь» три месяца (в сравнении с продолжительностью настоящей войны), но и из-за всякого рода сопровождающей ее пропаганды, которая типична для любой кампании. И прежде всего ради того, чтобы конфликт (еще одно любимое слово-подмена) не назвали случайно войной. Война всегда была где-то там. Откровенно говоря, предыдущие войны на территории нашего бывшего большого отечества и для нашего тогдашнего президента тоже всегда были где-то там. Не знаю, известно ли тебе, что к тому же кампания 1999 года соответственно называлась «Ангел милосердия». «The Angel of Mercy». По-христиански, как и следовало. Католический подарок православным братьям. А если уж речь зашла об этом, совсем незамеченным прошло весьма неординарное, но давно желанное заявление главы римско-католической церкви папы Бенедикта XVI, сделанное в Стамбуле во время посещения царьградского патриарха зимой 2006 года. Он сказал, что разделение христианства на восточное и западное – скандал!