Хамам «Балкания» - Баяц Владислав

Приняв путешественника и географа по имени Николя де Николе из Дофина, который состоял в свите дворянина Д’Арамона, посланника французского короля, Баица за ночь в белградском сарае на Калемегдане переписал часть дневника, которая его заинтересовала. Особенно его задел пассаж о сербах:

«Первого делию я увидел в Эдирне, когда я с господином Д’Арамоном был в сарае Рустем-паши, великого визиря, на службе которого состоял делия. Он проводил нас к нашим покоям не столько по моей просьбе, сколько из желания получить бакшиш, что и случилось. Там я сделал набросок с него и его странной одежды… Его оружие составляли турецкая сабля и ятаган, в то время как в правой руке он держал булаву, то есть шестопер с золотыми перьями. Несколько дней спустя этот делия отправился из Эдирне с войском, которое Ахмед-паша (тот, которого после этого по приказу султана удавили в постели) вместо султана повел на Эрдель. Тогда я увидел его на коне, покрытом вместо попоны целой шкурой льва, передние лапы которого были закреплены на груди коня, а задние свисали позади. Булава его висела на задней луке седла. В правой руке он держал длинное полое копье с хорошо заточенным острием. Было в нем нечто особенное, что можно увидеть в очень точном рисунке на следующей странице. При этом я полюбопытствовал, спросив через драгомана, какой он народности и какую веру исповедует. Он на это мудро дал мне знать, что по народности он серб, а его дед был родом из персов, народа, который в древние времена был широко известен и пользовался уважением как самый богатый на всем Востоке. Что же касается веры, то он притворяется, когда живет с турками, по их законам, а так он христианин и по рождению, и сердцем, и всей своей волей. И чтобы убедить меня в том, он прочитал на народном греческом и на славянском языках “Отче наш”, “Богородица дева” и “Символ веры”».

Баица сделал для Рустем-паши копии с этого отрывка и еще с кое-каких мест книги путешественника и отправил тексты в Эдирне. Он знал, что великому визирю, как и ему, дополнительные знания помогут лучше преодолеть дилемму собственной двойственности, которая нависла над ними и не собиралась покидать их. Любой пример, напоминающий их судьбу, служил им утешением в их одиночестве.

Один из самых утонченных, самых креативных и самых дерзких рассказов на тему национального самосознания я услышал от аргентинца Альберто Мангеля. Этот живший в Канаде писатель обладает одной из самых больших и самых хороших библиотек в мире, а вместе с ней и начитанностью – подобную начитанность редко где встретишь. Мангель принадлежит к типу исследователей не только собственной, но и чужих жизней. Одна из биографий, которые он написал, биография Хорхе Луиса Борхеса. Мангель отличался от других биографов гения двумя деталями: в молодости он был личным чтецом Борхеса, а когда созрел для того, чтобы что-нибудь написать о нем (терпеливо выжидая четыре десятка лет!), то написал также и о некоторых борхесологах.

Альберто Мангель несколько лет тому назад был гостем литературного фестиваля «Blue Metropolis», на котором пришлось выступать и мне. Нашу встречу еще до выступлений перед публикой организовал наш общий товарищ Давид Албахари (тоже отчасти канадский писатель). С самого начала мы прекрасно поняли друг друга и потому очень быстро занялись расшифровкой темы национального самоопределения на личных и чужих примерах, темы, которая самовоспроизводится по рецепту паутины – разрастается концентрическими кругами, охватывая все большее пространство.

Коснувшись темы самоопределения, Мангель привел следующий пример:

«Второй Мировой шекспировский конгресс проходил в апреле 1976 года в Вашингтоне. Апогеем конгресса должна была стать лекция Хорхе Луиса Борхеса о Шекспире под названием “Тайна Шекспира”, и тысячи специалистов сражались за места в самом большом зале отеля “Хилтон”, совсем как фанаты какой-нибудь рок-группы. Среди слушателей был и театральный режиссер Ян Кот, который, как и все прочие, боролся за место, с которого можно было услышать учителя, раскрывающего тайну. Два человека помогли Борхесу подняться на сцену и подвели его к микрофону. Вот как Кот описывает это:

“Весь зал встал с мест, началась долгая овация. Борхес не пошевелился. Наконец аплодисменты стихли. Борхес начал шевелить губами. Но из динамиков доносилось только слабое жужжание. В этих монотонных звуках я с огромным трудом разобрал одно единственное слово, которое раздавалось вновь и вновь, вроде как повторяющийся крик с тонущего вдалеке корабля: Шекспир, Шекспир, Шекспир…

Микрофон установили слишком высоко. Но никто в зале не отважился подняться на сцену и опустить микрофон ближе к лицу старого слепого писателя. Борхес говорил целый час, и в течение всего этого часа только одно повторяемое слово – “Шекспир” – достигало ушей слушателей. В ходе лекции никто не встал и не покинул зал. Как только Борхес закончил, все поднялись; казалось, заключительные овации никогда не прекратятся”, – вспоминал с изумлением Ян Кот. Вне всякого сомнения, Кот, как и другие слушатели, по-своему воспринял неразборчивый текст, так что в повторяющемся слове – «Шекспир, Шекспир, Шекспир» – присутствующие увидели разгадку тайны.

А может, больше и нечего было сказать? С небольшой помощью несовершенной технологии мастер мистификации добился своей цели. Он превратил свой текст в неприкрытый звуковой обман, и публика поддержала его…»

Да, я забыл добавить к сказанному: Альберто Мангель, аргентинец по рождению, канадец по подданству, француз по месту жительства, писал и пишет на английском языке. И даже пытаясь скрыть свое как бы несовершенное знание английского, он не сумел этого сделать: в переписке со мной он пользовался не английским и не испанским, а языком литературы. Но как бесконечно разнообразие структур ДНК, так и бесконечно множество языковых самоопределений таких волшебников слова. Важной связкой между Востоком и Западом (вроде Орхана Памука) является ливанец из Бейрута Амин Маалуф, который арабское происхождение смешал (не спутал, но соединил, а еще лучше – скрестил) с католицизмом своей семьи, арабский же алфавит – с латинским. Все книги, большинство которых связано с арабской культурой, историей и цивилизацией и прежде всего с вопросами национального самоопределения, написаны им на французском, неродном языке. И вот он, такой многообразный, с широкой и мирной душой, на конгрессе Международного ПЕН-центра в арктическом норвежском городе Тромсё в целях большего взаимопонимания прочитал свою лекцию на идеальном английском, закончив ее извинением за свой далеко не самый лучший английский! Перед ужином, сразу после лекции, я спросил, откуда у него такая скромность? И он ответил: «А разве люди вроде вас и меня, занимающиеся поисками совершенных слов, не обязаны менее всех других людей знать язык?» Чего еще я мог ожидать от скромного и настоящего путешественника (в качестве журналиста он побывал в самых невероятных уголках мира, даже вел репортажи из Белграда с похорон Иосипа Броз Тито в 1980 году), кроме ответа, который мне и в голову не мог прийти?

И опять-таки Маалуф прославился фразой, которой он объяснил и свое происхождение, и свое окружение: «Для того, кто живет в Ливане, важнейшей религией является сосуществование». Эту фразу он мог буквально применить и к Югославии Тито. Отсюда и его интерес к несуществующему государству. К сожалению, эти две страны, сколь разными они ни были, уничтожили понятие сосуществования. Прежнее мирное сожительство людей различных вероисповеданий внутри общих границ они заменили употреблением наихудшего из возможных объединяющих инструментов – гражданской войной.

Оказалось, что Тромсё, город на крайнем севере Норвегии, одна из последних точек «цивилизованного» мира, из которой в прошлом отправлялись все экспедиции к Северному полюсу, стал одинаково привлекательным и для писателей («пеновцев»). Словно и создателям слов казалось, что чистота обновления может начаться именно в таком далеком и холодном месте, из которого так много людей отправлялось в неизвестность. И в самом деле: эти пространства пробуждали в человеке необходимость поисков праначал и очищения. Они возвращали его в некоторое состояние, подразумевающее невинность и наивность. По этой причине сюда прибыли с разных сторон света совершенно несхожие и непохожие писатели: кроме Маалуфа, был здесь и норвежец Юстейн Гордер, и легенда латиноамериканской литературы и революции – Эрнесто Карденаль. Жаль, что не было Альберто Мангеля, который, увлекшись прозой Маалуфа, в свое время даже перевел его роман «Врата Леванта» с французского на английский. (Роман рассказывает о многократном смешении османских и армянских корней в судьбе человека, о любовной связи еврейки и мусульманина…)