В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

и ночью студеный ветер…»

Днем и ночью студеный ветер

          продувает ветхую рясу.

Обнажились в лесу деревья —

          лишь сухая листва по склонам,

И нигде уже не увидишь

          запоздалых белых ромашек.

Мой приют стоит одиноко

          близ большой бамбуковой рощи.

Лишь бамбук по-прежнему зелен —

          ждет, когда вернусь восвояси.

«Зря просил подаянья вчера…»

Зря просил подаянья вчера,

          насквозь пройдя всю деревню.

Отощал вконец – сколько дней

          не бывало в достатке риса…

Толстым слоем иней покрыл

          худую ветхую рясу.

И куда подевались они,

          знакомцы, друзья былые?

Ни души нигде не видать —

          во дворах пусто, безлюдно.

Возвращаюсь опять ни с чем.

          Бреду к хижине горной.

Только вихрь осенний шумит

          в сосновом бору, в дубраве…

«Рис, что в плошке моей…»

Рис, что в плошке моей, —

          подаянье со всей деревни.

Ряса тонка на мне,

          зато в ней телу свободно.

Славно перекусил —

          чего же еще мне надо?

Буду мирно стареть,

          вкушая покой и волю.

«Ночью видел я сон…»

Ночью видел я сон,

          и было то наважденье.

Не могу рассказать,

          что именно мне приснилось.

Помню лишь, что во сне

          узрел всю Истину мира,

А проснувшись, гадал:

          быть может, сон еще длится?..

«Об одном мои думы…»

Об одном мои думы —

          о юности незабвенной.

Я в пустующем храме

          сижу и читаю книгу.

Иногда подливаю

          немного масла в светильник

И не слишком печалюсь

          о том, что ночь будет долгой.

«Я по узкой тропе…»

Я по узкой тропе

          к подножью горы добрался,

Где на кладбище старом

          могильных камней без счета.

Окружают погост

          вековые дубы да сосны.

День подходит к концу,

          налетает вечерний ветер.

Имена на камнях

          давно уж поблекли, стерлись.

Даже родичам невдомек,

          кто тут похоронен.

Подступают слезы к глазам.

          Слова бессильны.

Опираясь на посох,

          шагаю обратно к дому…

«Минуло двадцать лет…»

Минуло двадцать лет.

          Я вернулся в края родные.

Ни родных, ни друзей —

          кто умер, а кто уехал.

В храме колокол бьет.

          К рассвету в смятенье думы.

Пусто, темно вокруг —

          ни огонька, ни тени…

Далекому другу

Вешней ночью не спится —

          гуляю около дома.

Кроны сосен и кедров

          белеют клочьями снега.

Ярко сияет месяц

          над дальней темной вершиной.

Сколько рек, сколько гор

          сейчас, мой друг, между нами!

Сколько дум! Сколько чувств!

          Всего не выразить кистью.

«Небосвод надо мной, а внизу…»

Небосвод надо мной, а внизу —

          вокруг только горы.

Трапеза – жидкий чай

          да отвар из протертой сои.

Целый год не встречал

          умудренного высшим знаньем —

Лишь крестьяне порой

          за хворостом в лес приходят.

«Долго я по тропам бродил и вышел к храму…»

Долго я по тропам бродил и вышел к храму.

За вершины западных гор садится солнце.

Листья ивы устлали двор и палисадник.

Стебли лотосов на пруду в воде студеной.

Надо мной каштаны, хурма с ветвей свисают.

Близ бамбукового плетня сверчка напевы.

А вокруг в закатных лучах дубы да сосны.

Так, обличье переменив, уходит лето.

«Кто отринул желанья…»

Кто отринул желанья,

          тот всем на свете доволен.

Кто взыскует богатства,

          повсюду встретит препоны.

Трав, кореньев достанет,

          чтоб утолить наш голод.

Право, рубища хватит,

          чтоб прикрыть наше тело.

Я брожу одиноко:

          то оленя встречаю,

То пою во весь голос

          с детворой деревенской.

Слух очистит от скверны

          рокот потока в скалах.

Сердцу несет отраду

          шум сосен на кручах горных.

«Одинокий ночлег…»

Одинокий ночлег.

          То дождь, то снова затишье.

Догорает свеча.

          Одолевает дремота.

Вот опять за стеной

          стучат размеренно капли,

И чернеет в углу

          сучковатый дорожный посох.

Не согреет очаг —

          для гостей угля не осталось.

Что ж, за книгу возьмусь —

          согрею себя стихами.

Этой ночью стихи

          проникают в самое сердце,

Да смогу ли себе

          объяснить наутро такое?..

«Право, кому я нужен…»

Право, кому я нужен

          в этой суетной жизни?

Обитаю в лачуге

          подле вершины горной,

А тропа зарастает

          лебедой да бурьяном.

На плетне одиноко

          маячит тыква-горлянка.

Слышатся за рекою

          топоры дровосеков.

Я любуюсь рассветом

          с жесткого изголовья,

Птичьим трелям внимаю,

          в них находя отраду.

«Вот и этот год окончится скоро…»

Вот и этот год окончится скоро.

Небеса послали холодную зиму.

Склон горы весь устлан палой листвою.

Нет и тени путников на тропинке.

В очаге догорают листья и хворост.

Долгой ночью дождик стучит по крыше.

Сквозь дремоту я вспоминаю былое,

но дурные сны затмевают память…

«Заболел и лежу в своей лачуге…»

Заболел и лежу в своей лачуге —

          никто не придет проведать.

На стене висит потертая плошка —

          давно не просил подаянья.

В палисаднике под окном завяли,

          облетели глицинии грозди.

Лишь недужные сны мои всё витают

          над горами и над полями,