В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

Струйкой тянется дым

          от палочки благовоний.

«На исходе весна…»

На исходе весна,

          подросли душистые травы.

Лепестки плывут по реке —

          отцветает персик.

Я в житейских делах

          никогда ничего не смыслил —

Но вот этой красе

          не устаю дивиться…

Поднявшись с ложа болезни

Занедужил – и вот,

          не в силах подняться с ложа,

Столько дней лишь в мечтах

          уносился к далям заветным,

Но сегодня с утра

          все же встал и дошел до речки —

По теченью плывет

          цвет персика облетевший…

«Хижина моя…»

Хижина моя

          под названием «Мерка риса»[82]

Колокол большой

          напоминает с виду

И стоит в лесу

          под сводами криптомерий.

Стены изнутри

          испещрены стихами.

Котелок порой

          покрывается слоем пыли.

Дым над очагом

          зачастую не вьется вовсе.

Одинокий гость —

          старик с восточного склона —

В полнолуние

          изредка постучится…

Все не мог я заснуть

          погожей ночью осенней —

Встал и вышел во мглу,

          прихватив неизменный посох.

Верещали сверчки

          под осколками черепицы,

И шуршала листва,

          облетая с дрожащих веток.

Из далеких лощин

          доносилось ручьев журчанье.

Не спешила луна

          подниматься над горной кручей.

Будто все так сошлось,

          чтоб повергнуть меня в раздумье.

Миновали часы —

          пропиталось платье росою…

«Нынче просил подаянья…»

Нынче просил подаянья —

          как вдруг разразился ливень.

Переждать непогоду

          случилось в маленьком храме.

Принимаю с улыбкой

          плошку риса, чашку с водою.

Что в горах, что в деревне —

          покой, простота и бедность…

«Одиноко блуждая по горным склонам…»

Одиноко блуждая по горным склонам,

Я набрел на покинутую лачугу:

Покосились стены. Зайцы да лисы —

Лишь они навещают былую пустынь.

Подле купы бамбука – сухой колодец.

Том стихов под окошком весь в паутине.

В доме пол покрыт нетронутой пылью,

И порог зарос лебедой, бурьяном.

Причитают цикады – я их встревожил.

Созерцаю закат, объят тоскою…

«Все превратности мира…»

Все превратности мира —

          что облака в небе.

Пять десятков лет жизни,

          как долгий сон, промелькнули.

Редкий дождик ночной

          поливает мою лачугу.

Молча в рясе сижу,

          смотрю в пустоту окошка.

«С отрочества презрев…»

С отрочества презрев

          убогость мирской науки,

Посвятил я себя

          ученью благого Будды.

Лишь баклага с водой

          да плошка для подаянья —

Так весну за весной

          бродил я нищим монахом.

А теперь мой приют

          в горах, под сенью утеса.

Стала домом моим

          лачуга с соломенной кровлей.

Краше музыки мне

          пичуг веселые трели,

Облака в небесах —

          мои друзья и соседи.

У подножья ручей

          течет из светлой криницы.

Я порой прихожу

          в ручье постирать одежды.

По утесам вокруг

          вековые кедры да сосны —

И в поленнице дров

          всегда у меня в достатке.

В простоте живу,

          бесхитростно, на приволье.

И текут мои дни,

          один за другим проходят…

«День за днем, день за днем…»

День за днем, день за днем

          по-прежнему любо

С детворою играть

          старому монаху.

Запасу для ребят

          мячики на нитке

Да выпью вволю вина

          в благости весенней!

«Впереди, позади…»

Впереди, позади —

          зеленеют горные склоны.

Белые облака

          плывут на восток, на запад.

Если встретится мне

          в пути такой же скиталец,

Что поведать ему?

          Ведь ничто не ново на свете…

«Затерялся мой скит…»

Затерялся мой скит

          в дремучем лесу, в чащобе.

С каждым годом все гуще плющ,

          все длинней лианы.

О делах мирских

          сюда не доходят вести.

Только изредка

          долетит напев дровосека.

Я при солнечном свете

          сижу и латаю рясу,

А как выйдет луна —

          твержу буддийские вирши.

Что сказать вам, друзья?

          Коль суть хотите постигнуть,

Не гонитесь за многим,

          не суетитесь втуне…

«Жаль мне тех достойных мужей…»

Жаль мне тех достойных мужей,

          что самозабвенно

Изнуряют себя,

          строча китайские вирши.

Подражают древним поэтам

          ханьским и вэйским

И позднейших поэтов танских[83]

          перепевают.

Что ни строчка,

          то высокопарный образ,

Что ни стих,

          то словесные выкрутасы.

Но напрасны старанья, —

          сколько б ни накропали,

Не дано им излить в стихах

          полноты душевной.

«Я сижу в тишине…»

Я сижу в тишине,

          внимая шороху листьев.

Одинокий приют

          отринувшего соблазны.

Образы давних лет

          давно уж в памяти стерлись.

Орошаю рукав

          нечаянными слезами.

«Возвращаюсь домой…»

Возвращаюсь домой —

          весь день просил подаянья.

Двери хижины

          заросли буйным бурьяном.

Растопил очаг,

          подбросил опавших листьев.

В тишине со свечой

          читаю стихи Хань Шаня[84].

Дождь шуршит в тростнике,

          задувает ветер осенний.

На циновке прилег,

          ногами к огню поближе.

Не о чем размышлять.

          К чему и в чем сомневаться?..

«Ночь холодна…»

Ночь холодна.

          В убогой хижине пусто.

Только и есть в ней

          что палочка благовоний.

Там, за стеной,

          деревья бамбука в роще.