Последний удар - Эллери Куин

20…

Это число дразнило его. Было в этом числе что-то такое, давно позабытое… Знал когда-то… Где-то читал… «Двадцать вопросов» — игра такая! Нет, пет. А если рассмотреть ряд из двадцати предметов через игру в вопросы-ответы? Нет, так можно определить сами предметы, но это не то 20…

И тут он вспомнил.

Числа группируются по пять; по пальцам на руках и на ногах. Три основных шкалы в пятеричном счислении — это, следовательно, по пять, по десять и по двадцать. Группировка предметов по двадцать сохранилась в английском понятии «score» и во французском — «quatre-vingt», что означает «восемьдесят», а буквально «четыре по двадцать». В тропических странах двадцатеричное счисление было когда-то в большом ходу, поскольку в жарком климате люди ходили босые, и перед ними всегда были пальцы не только на руках, но и на ногах. Некоторые мексиканские аборигены до сих пор считают до «человека целиком», после чего начинают счет заново. Одно из подразумеваемых доказательств того, что гренландцы — выходцы из тропиков, — это наличие у них двадцатеричной системы счисления.

20… и 12. Системы счета?

Эллери уныло уставился на свой список. Все это было очень правильно, очень интересно, но не имело абсолютно никакого значения. Он ни в малейшей степени не понимал, как это можно применить к предметам, полученным Джоном.

Он вытряхнул из трубки пепел и удрученно опустился в кресло. Ощущая колоссальную умственную усталость, он взял подарочное издание книги стихов Джона и раскрыл его.

ДЖОН СЕБАСТИАН

ПИЩА ЛЮБВИ

Находит пищу в музыке любовь, —

Играйте же, играйте, музыканты…

«ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ»

«ЭЙ-БИ-СИ ПРЕСС»

НЬЮ-ЙОРК, 1930

И тут же выпрямился в пароксизме радости, как если бы ему вдруг даровали откровение свыше.

Он случайно открыл книгу на титульном листе. Там-то оно и было — там-то оно и было, и стрелой промчалось со страницы сквозь глаза к какой-то забытой кладовочке в мозгу, отпирая ее со скоростью света.

Эллери жадно копался в памяти, процеживал, расчленял — и наконец перед ним раскрылась истина в ее прекрасной простоте. Он ощутил какое-то унижение. Почему же он не понял всего давным-давно? Ведь тут не было ничего эзотерического, ничего фантастического.

«Вот в чем моя беда, — подумал он. — Всегда жертвую очевидным в пользу малопонятного».

Ведь все было так ясно. Вол, дом, верблюд, дверь… Все двадцать. Да, «двадцать» — то самое число. Относительно этого интуитивно он был прав с самого начала.

За размышлениями ему вдруг пришло в голову, что еще предстоит отыскать последний, еще не полученный, двадцатый предмет. Он в уме пробежался по воображаемому списку.

И сердце у него сжалось, и он похолодел.

Двадцатый подарок, двадцатый предмет — это ведь будет…

Он выронил подаренную книгу, безумно посмотрел по сторонам и вылетел из спальни.

Сержант Девоу околачивался на площадке.

— Что случилось, мистер Куин?

— В спальню Джона!

Сержанту, несмотря на его массивность, удалось добежать до дверей комнаты Джона одновременно с Эллери. Девоу с размаху ткнул в дверь плечом, и она с треском раскрылась.

Во всем коридоре стали открываться двери. Из них выбегали люди.

Эллери медленно вошел в комнату Джона. Сержант Девоу стоял в дверном проеме, широко расставив ноги и делая судорожные глотательные движения.

Расти вскрикнула — один раз.

Джон сидел спиной ко входу, без пиджака, в кресле, за письменным столом. Голова его лежала на крышке стола рядом с левой рукой. Правая, забинтованная рука свесилась вниз.

На его белой рубашке, сзади, прямо под левой лопаткой, расцветал ярко-красный цветок с полураспустившимися лепестками.

Из середины цветка торчала рукоятка ножа.

— Сержант. Позовите доктора Дарка.

Толстый врач вошел в спальню. В его полном лице не было ни кровинки.

— Доктор, постарайтесь не оставлять ваших отпечатков на столе и на его одежде.

Некоторое время спустя доктор Дарк выпрямился. Он выглядел озадаченным и испуганным.

— Джон мертв.

— Теперь отойдите, пожалуйста. Сержант, позвоните лейтенанту Луриа. Я останусь здесь… Нет, мистер Крейг, нет. Будет намного лучше, если вы побудете с Расти. Возможно, всем будет легче, если я запру дверь до прихода лейтенанта.

В коридоре молился мистер Гардинер.

Оставшись с трупом один на один, Эллери попытался собраться с мыслями.

Поздновато скорее всего.

Тыльной стороной ладони он дотронулся до шеи, уха, щеки Джона. Все еще теплые. Как при жизни. Если бы из спины не торчал нож, Джона можно было бы принять за спящего.

«Если б только я понял смысл этих подарков хоть на пять, десять, пятнадцать минут пораньше!» — подумал Эллери.

И тут он впервые увидел карточку. Джон лежал лицом на ней, как будто читал ее в тот момент, когда ему в спину вонзили нож. Эллери обернул пальцы носовым платком, ухватился за уголок карточки и вытащил ее — пока не стал виден текст. Брать карточку он не стал.

Это была точно такая же карточка, как одиннадцать предыдущих — белая, прямоугольная, с надписью в стихах:

В двенадцатый Святок вечерокШлю тебе, мой голубок,К и н ж а л смертоносный — последний мой дарИ в жизни твоей последний удар.

Кинжал. Вот и двадцатый предмет. Это следовало предвидеть.

Теперь все было ясно. «Последний удар…» Да, да, все сходится.

«Беда в том, — безрадостно подумал Эллери, — что все уж слишком сходится».

Сходится настолько, что надо было быть безумцем, чтобы принять все это за правду.

…И крещенье: 6 января 1930 года

Глава Пятнадцатая, в которой молодой мистер Куин отказывается от предложенной игры, мертвый оживает, на многое дается ответ, но еще большее остается неразгаданным

Когда сержант Девоу вернулся в спальню, Эллери оставил его при покойнике, а сам поспешил вниз.

В гостиной были все, кроме мистера Гардинера, Расти Браун и ее матери.

— Я дал Расти успокоительное, и она прилегла у себя в комнате, — пробормотал доктор Дарк. — С ней миссис Браун и достопочтенный.

Эллери кивнул. Лица у всех были ошеломленные.

— Нож, — сказал он. — Полагаю, что все вы его видели. Это что-то наподобие старинного кинжала с рукоятью, украшенной полудрагоценными камнями. Он из этого дома, мистер Крейг?

Крейг покачал головой. Он как-то резко постарел. Выпрямившись, он сидел в кресле, в некотором отдалении от других. Губы его, прикрытые бородой, были плотно сжаты. Похоже, ему стоило немалых усилий держать себя в руках.

— Никто не узнает кинжал?

Никто не ответил.

Эллери пожал плечами.

— Ладно, это работа для Луриа. Нас касается то, что это был последний удар. — Он повторил стихи на карточке. — Номер двадцатый. Завершает всю серию.

Эллери замолчал. С какой стати ему было посвящать их в то, что теперь ему известен смысл подарков? Он не мог систематически довести дело до конца — не мог сказать им, что подсказки в стихах, тот смысл, который раскрывался в них, как в едином целом, — то есть вся схема преступления, — складывались в несколько однозначную картину, что обвиняющий перст можно было направить только в одного из них. Он не мог признать отсутствия альтернативы. Он не мог сказать: «Это неопровержимо доказывает вину вот этого человека».

Ибо принять этот единственный вывод — значило счесть указанного человека полным идиотом. «А этого не может быть, — угрюмо сказал Эллери сам себе, — поскольку природа этого преступления такова, что задумать его мог только умный человек. Одно с другим не сочетается. Разве кто-нибудь, способный построить такую хитроумную схему, стал бы все это делать лишь затем, чтобы навести подозрение на самого себя? А ведь именно к этому и вели все подсказки».

Непостижимо. И поэтому надо было молчать.

В этом деле с самого начала было три жертвы: Джон, тот, на кого указывали подсказки, и сам Эллери. Желанным результатом, разумеется, была смерть Джона. Роль, отводимая Эллери, заключалась в том, дабы он, подобно послушной ищейке, следовал за подсказками и дал себя провести — чтобы под конец, придя к якобы совершенно неопровержимым выводам, он обвинил в убийстве Джона совершенно невиновного человека.

Весь хитроумный план, с рождественскими коробочками, их содержимым, подсказками в виршах, имел только одну цель: возложить ответственность за убийство Джона на невиновного. Такая подставка была умна и еще в одном отношении: у Эллери были основания полагать, что этот невиновный имел, теоретически говоря, весьма сильный побудительный мотив к такому убийству. А когда все улики указывают на него, да еще, прямо как по заказу, появляется мотив — тут уж обвинение в убийстве становится просто неопровержимым.