Теория бесконечных обезьян - Екатерина Звонцова

инициативой шустро выметается из «Граблей». Даже матернуть его вслед не получается, остается только мрачно поглядеть на двери. А затем встать и двинуться к чертовым этим пирожкам, на ходу залезая в карман за парой смятых купюр. Действительно ведь неплохо пахнут, заразы.

Поехавший писатель… да кто тут еще, если вникать, поехавший? Что взять-то? С мясом или с грибами? Точно с мясом, и так вся жизнь уже – сплошные грибы. И можно парочку с вишней: Лешка говорил, что со сладким в детдоме был вечный швах, тот самый, который приучает радоваться самому убогому смородиновому варенью, «Раковым шейкам» и клюкве в сахаре. Сладкое получше доставалось… только там. На чужих дачах.

Конфеты с коньяком. Малина, желтая и красная. И нежно-белый подтаявший пломбир.

Горло будто в тиски вдруг угодило: кое-что вспомнилось. Завалил однажды Лешку протоколами и заключениями, так, что тот остался в кабинете ночевать. Отрубился вряд ли из чистой вредности – но поутру лежал в облаке кудрей мордой на столе, слюни на ст. 166 УПК пускал. Стало неловко: новенький ведь. Горы ворочает, совесть отдела – нахрен зверствовать? Да, в бумагах раздолбай. Да, почерк кошмарный и голос громкий. Да, «звонит», а не «звонит» и «пошлите», а не «пойдемте», как ни переучивай. Притрется. А сейчас вид замученный и новый день на горизонте. Надо будить и отправлять за кофеином. Людка увидит спящим – вырвет то, до чего дотянется, хорошо если волосы. «Лех… – подошел, позвал тихо. Не просыпается. – Лех!» Все еще тишина. Тогда протянул руку. Тряхнул за плечо, а потом – что только нашло? – взъерошил кудри, слишком сильно, наверное, запустил в них пятерню… Лешка дернулся весь, едва со стула не упал. Руку схватил, резко начал распрямляться. Стиснул – все пальцы разом хрустнули, столкнувшись друг с другом. «Не трогайте, не смейте ко мне лезть, не…» Хриплая злая громкость росла на каждом слове, боль от хватки и другая, ледяная, внутри, – тоже. Ясно, с чем спутал. Почти ясно, с кем. А потом Лешка оторвал окончательно башку от стола, осоловело моргнул пару раз и разжал хватку. «Ой. Ты, чувак? Времени сколько? Я все, только вот как думаешь, к формулировке не прицепятся, можем немного иначе… Дим?» Он слушал, слушал, убрав обе руки за спину и сжимая, разжимая, опять стискивая горячие кулаки. Люд, спасибо. Люд, разное говорят, но мы-то знаем: «рай» и «руководство» только начинаются с одной буквы. Ты не прогнулась. С улыбочкой глядела – да в каждую холеную морду. «Да-да, у вас два сына такого возраста, а это все газетная грязь. Заказная. Вы не такой. Да. Разберемся. По ней. По справедливости. Нет, что вы. У меня уже есть дача».

Людке тоже пирожки не помешают. Людка вечно худеет, а лучше бы сделала что-то с увядающими глазами не юной, но все еще гордой кошки. Людка рыбу любит. Пирожки с семгой тоже есть. А вот самому… самому придется зажать нос, пока остальные будут есть, потому что внутри по-прежнему тошнотная пустота. Чертов… Джокер. Как та самая коварная карта: не поймешь, откуда это добро свалилось и как вернуть его в рукав владельца.

Голова гудит. Гудит, стоит вспомнить весь мозгоковырятельный разговор, а за ним – прочтенный недавно пост в инстаграме. Очередной. И такой жизненный прямо сейчас.

Я рос неправильным. Мне никогда не нравилось читать про ровесников.

Почему? Я был недостаточно наивен. Знал, что в мою тверскую пердь не прилетит волшебный корабль, сова не позовет меня в Хогвартс, за старой церковью не зарыты рубины, да и преступников поймает милиция. Детям в реальности не положены приключения. И фантазии о них – ерунда. Sooo, когда Крапивин, Линдгрен, Твен, а позже Роулинг рассказывали мне, сколько приключений, оказывается, может пережить пиздюк лет десяти-пятнадцати, я только фыркал. Нет, они прекрасны, но их герои – не моя чашка чая. Мне не нравились Пеппи и Гарри, не нравились Том и рыбаковские пионеры: их эмоции, мысли, решения. Возможно, дело в том, что я рано почувствовал себя старше всех их вместе взятых. То ли дело – взрослые. Разные чудаки, порой на букву «м». Я любил Холмса, и Бильбо, и Атоса. Глеба Жеглова, Дона Кихота и Бендера. Матушку Ветровоск, Мину Стокер и Минерву Макгонагалл – хотя признаюсь, не хватало мне в том возрасте женских персонажей на передних планах; может, поэтому я до сих пор в некоторых вещах махровый сексист. Ну а возвращаясь к теме, я даже Базарова любил и… понимал. Таким, как все эти люди, я себя видел там, впереди. Это и было для меня главное в книге – увидеть то, каким я хочу вырасти. Сотворить кумира, но… в моей-то сфере у таких кумиров другое название – «значимые взрослые». И они очень нужны. Особенно если в реальности их нет.

Вряд ли что-то поменялось. Дети-то разные: одни ищут в книгах близких сверстников, с которыми могли бы себя отождествлять, а другие – свое будущее. Не все мечтают вечно оставаться маленькими, многие – наоборот.

В годы учебы я читал много статей, в том числе о детской литературе. И вечно встречал этот категоричный посыл: ребенок ДОЛЖЕН читать о ровесниках. С ними расти и брать пример. Минутку. Где вы видели, чтобы дети воспитывали детей? Разве что в детдоме, а это так себе пример. Дети учатся у взрослых. У живых… и у книжных тоже. Тянутся к ним. Глядя на этих людей – какой бы их жизнь ни была крутой, – дети и понимают, что быть взрослым не только интересно, но и ответственно. Сложно. Грустно. А все-таки хочется.

Так что никто никому ничего не должен. А вот когда заканчивается детство, все становится сложнее. Мир как-то… мрачнеет. Начинает давить. И уже нужнее собеседник-ровесник, проходящий то же дерьмо, что и ты. Опять же, не всем, но большинству он не помешает. Короче, эй! Молодежь! Вас не тошнит от фразы «Молодежь не читает»? Меня тошнит. Я-то знаю: всё вы читаете. Просто немного иначе.

Некоторые, видя школьников и студентов на моих презентациях, и меня записывают в ряд этих собеседников – «звезд молодежной прозы». Но мы-то с вами знаем: нихрена. Я пишу не для молодежи, хотя я ей рад. И все же я пишу… для тех, кто верит, что они уже взрослые. И знает, что это значит по-настоящему. Сейчас насаждается тезис, что взросление – это бунт. А мне кажется, что взросление – это понимание того, что бунт никому ничего не доказывает. А вот эмпатия, ум, храброе сердце и знание цели и цены каждого поступка – да.

Пример: